Сегодня с трудом можно представить себе такую сцену: по улицам старой Праги бредут два молодых еврея, одного зовут Франц Кафка, другого — Иржи Лангер. Они беседуют о религиозной философии хасидизма, о тайнах еврейской мистики, о Талмуде и Каббале, и, прежде всего, о том, как древние заповеди могут сохраняться в неизменности лицом к лицу с великими цивилизационными изменениями.

Иржи Лангер, брат драматурга Франтишека Лангера буквально влюбился в хасидизм: он ездил в австро-венгерскую Галицию и там, на практике познавал это учение, распространенное тогда не только в галицийских, но также в польских, буковинских и бессарабских деревнях и местечках. События Первой мировой войны разорили и рассеяли эту своеобразную религиозно-философскую территорию, Вторая мировая война поставила на ней окончательную точку. Последнюю войну не пережил и Иржи Лангер, которому пришлось бежать от Гитлера в Эрец-Исраэль, где он вскоре умер. Но осталась написанная им книга "Девять ворот", которая повествует о цадиках, о раббеим и их хасидах, не менее набожных, но одновременно и очень светских.

Во время гитлеровской оккупации экземпляры первого издания книги Лангера (1937) были уничтожены как "уродливое искусство". Нас же при чтении этих доверительно-близких еврейских народных историй привлекает не только "одушевленность" персонажей или "обилие духовных искр" в их характерах. "Девять ворот" Иржи Лангера и через полвека после их появления на свет все еще распахнуты для читателя, мистика хасидских историй дарит нас светлой улыбкой, что не умаляет их глубины.

А ещё эта книга интересна тем, что показывает путь, казалось бы, совсем европеизированного, ассимилированного еврея к своим истокам. Еврейская традиция жива, и никто не мешает нам впустить ее в нашу жизнь.

А ведь все не так. Это происходило недалеко, совсем рядом и совсем недавно. Ибо что такое семьдесят — сто пятьдесят лет, для словесного творчества? — Мгновение в зеркале более чем трехтысячелетней истории!

Непроходимы тропы в царство хасидов. Неопытный странник, без необходимого снаряжения пробирающийся сквозь лесные заросли, не больший смельчак, чем тот, кто решится проникнуть в мир хасидизма, непривлекательный на первый взгляд и даже отпугивающий своей странностью.

Немногие из детей Запада проделали этот путь. Едва ли наберется их столько, сколько пальцев на руке, пишущей эти строки.

Девятнадцатилетний парень, воспитанный, как и вся тогдашняя молодежь, в угасающих традициях своего предвоенного поколения, движимый таинственной жаждой, которую он и сейчас, по прошествии стольких лет, не в состоянии объяснить, в 1913 году покинул Прагу и в один прекрасный летний день отправился на восток — на чужбину. Понимал ли он, с чем расстается в этот день?

С европейской цивилизацией, ее комфортом и достижениями, с жизненными успехами, которые называют карьерой? Понимал ли он, что уже никогда его душа не будет в состоянии полностью прочувствовать стихи, которые до этого он так любил читать, что с той поры, когда он впервые услышит ритмы хасидских песен, они навсегда заглушат все очарование музыки, и все прекрасное, на что до сих пор обращал он взор, будет впредь прикрыто вуалью Знания добра и зла?

Мог ли он себе представить, что, достигнув цели, окажется в начале самого трудного участка своего пути? Ибо ворота в царство хасидизма ни перед кем не отворяются сразу. Они заперты длинной цепью телесных и душевных испытаний. Но тот, кто однажды в них заглянул, никогда не забудет богатства, которое там увидел.

Правители этого царства скрыты от глаз света. Их непостижимые деяния и всемогущие слова являются здесь чем-то второстепенным. Краем покрывала, которым окутано их существо, между тем как лица их обращены не на нас, а куда-то вдаль, внимая тишине абсолюта. Лишь слабый отблеск их души падает на наши слишком материальные тени. И все же сегодня, спустя столько лет в моей памяти подряд возникают все эти люди. Не только те, которых я знал лично, но и те, о которых только слышал и читал в старых книгах на иврите, оживают передо мной во всем своем величии и могуществе. Я чувствую себя побежденным. Что-то принуждает меня взяться за перо и описать все так верно, как только смогу.