«Он многих спасал от полицаев»
Раиса Задера всю жизнь ищет Павла Натарова и вдруг – ваш отклик. Как узнали об этой истории?
– Каждый день просматриваю интернет. У меня много друзей, пациентов, все что-то пишут, вопросы задают, ссылки разные присылают. И тут женщина из Израиля рассказывает историю своего спасения. Прямо сердце екнуло. Павел Натаров! Он был другом нашей семьи, точнее, моих бабушки и дедушки.
Мои бабушка и дедушка по национальности корейцы – Вера и Николай Ким. Правда, бабушка наполовину японка, ее девичья фамилия Намикоши. Они познакомились на острове Сахалин в трудовом лагере, скорее всего, в начале войны. Оба были молодыми, «зелеными». Оба под надзором. Так и держались вместе. Подростковая любовь их связала. Дед работал на лесоповале, бабушка была прачкой. Зимой то ли 1943-го, то ли 1944 года их, как и многих других неблагонадежных и «шпионов», посадили в «столыпинский» вагон – его еще называли вагон-зак, вагон для заключенных – и повезли в Северный Казахстан на поселение. Как рассказывала бабушка, мороз был минус 40. В вагон их загоняли, как скот. В каждом вагоне находилось человек по 500. Каждый день военные выносили обмороженных или погибших от голода и тифа людей.
Блатные, политзаключенные (по большей части интеллигенция) и неблагонадежные – вот эти все «шпионы» ехали вместе. Группы постоянно дрались между собой. Были случаи, что кого-то в драках убивали. В общем, страшно было. В этом вагоне дедушка с бабушкой и познакомились с Павлом Натаровым, а также с семьей чеченцев Гайсумовых, с политзаключенной Зиминой из Сибири, которая не признавала советскую власть, физиком Борисом Николаевым. Это вот тот костяк, каким они все дружили многие годы.
Расскажите о Павле Натарове. Что о нем знаете?
– По национальности дядь Паша – это я его так называла – был еврей. То ли польский из шляхтичей, то ли с Западной Украины. Точно не скажу. Когда война началась, он хотел на фронт добровольцем уйти, но почему не ушел или не взяли – не знаю. Во время войны работал в полиции. Сам об этом говорил. Но там какая-то история, я до конца ее не знаю. Вроде, он не полицаем был, а помощником. Рассказывал, что от полицаев он очень многих людей спасал, прятал в лесах, подвалах. В итоге кто-то из полицаев на него донос написал. Дядь Паше и еще нескольким людям удалось скрыться на каком-то хуторе. Они пробивались к своим, к партизанам. Но его забрали энкавэдэшники, объявили предателем и отправили в лагерь. В «столыпинском» вагоне дядь Паше сильно защемило палец. Возможно, грязь попала. Пошло заражение. Пока доехали до Актюбинска, рука вздулась, посинела, началась гангрена. Местные врачи сделали операцию, ампутировали левую руку по локоть.
Каким вы запомнили Павла Натарова?
– Дядь Паша часто приезжал к нам в гости. Он был ростом выше дедушки, плечистый. У него были густые брови, серые глаза и очень тяжелый взгляд. Он почти никогда не смеялся, не сыпал шутками. Приедет к нам в Москву из Днепропетровска – не обнимет, не поцелует. Резким движением сунет нам, детям, каждому по шоколадке «Аленка» и все. При этом он был единственным, кто нас не гонял, когда мы прыгали со стульев, скакали на пружинных кроватях или прятались под большим круглым столом в центре комнаты. Никогда дядь Паша не делал нам замечания. Молчун был. Но именно его мы в детстве побаивались. Помню, на 9 мая у нас всегда застолья организовывались. На столе, кроме закуски, всегда были стаканы с водкой. Поминали тех, кто с войны не вернулся. Дядь Паша выпивал больше всех. Молча, жестко, резкими движениями. Потом срывался. С болью, надрывом стукнет кулаком по столу: «Что, я должен умереть с клеймом позора?!» Бабушка старалась как-то отвлечь дядь Пашу, сгладить этот конфликтный момент. Соседи брали в руки баян или гитару, начинали петь какие-то песни военные, частушки.
Обида у дядь Паши была личная на власть. Помню, что мы несколько раз ездили в Днепропетровск – к дядь Паше. Стол накрывали прямо в саду. Помню шашлыки. Помню, как на рыбалку ходили, раков ловили и потом варили. Работал дядь Паша на литейном заводе – то ли завхозом, то ли заведующим складом. Жил один. Женщины рядом с ним я не помню. Бабушка и дедушка говорили, что бывшую жену его звали то ли Мария, то ли Татьяна. Ушла она от него.
Сын был у дядь Паши, Алешка. Первый раз я его увидела, когда он приехал в Москву в институт поступать. Я тогда классе в четвертом или пятом училась. Мечтал Алешка о самолетостроении, хотел в Московский авиационный институт поступить. Не взяли. Как я думаю, из-за «пятого пункта» или из-за того, что сын «врага народа». Правда, в ремесленное училище или техникум его взяли. После этого Алешка работал на том же заводе в Днепропетровске, что и отец. Там он то ли обварился, то ли вагонетка на него наехала. В общем, погиб. А дядь Паша умер от пневмонии. Бабушка тогда очень сокрушалась: «Как же так! У нас так хорошо сейчас лечат воспаление легких, а тут не справились!» Бабушка моя врачом была – кардиологом. И дед врач – гастроэнтеролог.
Как сложилась их судьба после Казахстана?
– В Казахстане дедушка с бабушкой прожили до 1963 года. Там получили первые паспорта, советское гражданство и право свободно передвигаться по всему Советскому Союзу. Потом оба поступили в медицинский: дед – в Свердловске, бабушка – в Новосибирске. В партию вступили. Когда институты закончили, в Москву приехали. Документы о реабилитации они получили примерно в 1980 году. А вот дядь Паше не дали. И мои дедушка с бабушкой, и Гайсумовы прошение сначала Брежневу писали, потом Андропову, чтобы реабилитировали человека. Они пытались бороться за дядь Пашу, но до архивов их не допустили. А ведь он так хотел доказать, может, сыну, а может, и самому себе, что он не предатель и не враг народа. Я часто вспоминаю слова дедушки: «И нас не раз спасали, и мы не раз спасали. И нам последний кусок отдавали, и мы отдавали. И нас теплом тела грели, и мы грели. Тогда по-другому нельзя было, иначе бы мы погибли. Значит, и дядь Павел не однажды кого-то спасал. Историю про спасенную еврейскую девочку я от него никогда не слышала. Но думаю, что Рае Агранович помог именно он. Столько совпадений. Фотографий только пока его у меня нет, так получилось. Сейчас вот ищу, постараюсь очень разыскать. Мы ведь уже связались с Раисой Задерой. Я рассказала, что знаю, и спросила: «Скажите, вы что хотите – хотите на могилку съездить, памятник дядь Паше поставить?» А она ответила: «Просто я хочу, чтобы у меня была его фотография и чтобы о том, что он сделал для меня, узнало как можно больше людей».
Интервью
«Еврейская девочка вся в крови»
Ей исполнилось шесть, когда ее повели на расстрел. Выжив, она выбралась из-под мертвых тел и, окровавленная, побежала по улицам занятого немцами города. В интервью Раиса Задера рассказала, как начиналась война и почему она до сих пор ищет своего спасителя Павла Натарова.
Вы помните, как началась война?
– Мне было пять лет, я жила в городке Середина-Буда Сумской области – с родителями и старенькой, больной бабушкой. Папа Лев Соломонович работал бухгалтером, мама Адель Ильинична – фотографом. Я же ходила в детский садик. Помню воздушную тревогу, бомбежки, но не помню никакой паники или страха. Я ребенком была и не понимала, что такое война. Ну, война и война. Но отчетливо помню разговор с папой. Он позвал меня, объяснил, что его забирают в армию, а мы с мамой и бабушкой должны уехать из города. Еще сказал, что мы должны сложить вещи и закопать их в яме во дворе, чтобы не брать лишнего в дорогу. И куклу, которую мне подарили на день рождения в пять лет, тоже нужно было спрятать в яме. Мы пытались уйти из города пешком, потому что не на чем нам было выехать из Середины-Буды. Шли по полям, лесам. Пришли в какое-то село, но долго оставаться там мы не могли: в доме, где мы жили, было много людей. Пришлось вернуться в Середину-Буду. Дом наш уже был занят немцами. И мы разместились у старичков-евреев. Маму поставили на учет, каждое утро она уходила на работу – чистила улицы. Несколько раз к нам в дом приходили немцы с полицаями, делали обыски. Забирали все, что хотели. Хотя у нас особо забирать было нечего. Нас во время этих обысков просто ставили к стенке, и мы стояли. А потом наступил мой день рождения.
Почему вы его запомнили?
– Прямо в 10 утра к нам пришли полицаи, мы даже не успели поесть. Нам приказали одеться и выходить на улицу. Без вещей. Привели в полицию. Это было здание из красного кирпича. Переписали. Я тогда обратила внимание на человека в синем костюме – крупный такой, сидел и смотрел на всех. Нас отвели в камеру. Там было очень много людей. Не помню, чтобы мы что-то ели, мы же ничего не взяли с собой. К вечеру камера стала пустеть. Людей куда-то уводили. Нас оставалось человек 10–15. Пришли и за нами, привели в заброшенный сад, а там на снегу – тела мертвых людей. Нам приказали лечь. Мама взяла меня за руку, кто-то сказал целиться в голову, а дальше – выстрелы. Меня даже не ранили. Может, шапка с меховой опушкой спасла. Вот только моя рука, которую держала мама у себя под грудью, была вся в крови. И одежда.
Я подняла голову маме, потом бабушке, поговорила с ними вполголоса. Потом точно помню, что сказала: «Раз вы мне не отвечаете, я пойду». Если бы я бросилась на маму и начала кричать, звать на помощь, меня бы никто не спас. Я же поднялась и побежала на огоньки, утопая в глубоком снегу. В летних ботиночках, которые к тому же были мне малы. А на улице было очень холодно. Я понимала, что мне нужно спасаться. Я стучала в дома людей, но меня не пускали. Еще бы – еврейская девочка, вся в крови. Уже после войны эти люди просили прощения у моей тети. Когда я – совсем без сил – толкнула дверь одного из домов, она вдруг открылась, и я увидела того самого человека из полиции, в синем костюме. Рядом с ним был мужчина в накинутой на плечи серой шинели. Я остолбенела. Человек в синей шинели позвал хозяйку дома. Попросил взять меня и помыть. А у хозяйки было своих трое или четверо детей.
Что было потом? Вы остались в этом доме?
– Да, осталась, но сколько я там пробыла, не помню. Помню, что у меня отнялись ноги, и я какое-то время не могла ходить. Меня носили на руках. Помню, что хозяйка пекла блины. Меня ни о чем не расспрашивали. Может быть, это им Павел Натаров запретил, тот самый человек в синем костюме. Как я потом поняла, он снимал в этом доме комнату. Однажды Павел взял меня за руку и привел в дом своей будущей жены – Марии Жидковой. В этой семье я прожила до 1943 года. Своего имени я после расстрела не помнила. Меня стали называть Юлей, Юлей Натаровой. Потом я – не помню почему – стала Ниной.
В 1943 году – перед приходом советских войск – Павла арестовали немцы. А Мария сказала, чтобы я бежала к партизанам, которые в это время были в нашем городе. И я побежала. Началась бомбежка. Какая-то женщина схватила меня и затащила в подвал своего дома. Раздался взрыв, прямо на ступеньках, но никого не ранило. Когда все стихло, женщина обняла меня за ноги и заплакала. «Тебя Бог спас, и мы с тобой остались живы», – сказала она. С ней мальчик тогда был, ее сын. Какое-то время я была в партизанском отряде. Жили в землянках. Мы рыли мерзлую картошку на полях, делали оладьи и ели.
Кто-то из ваших родных выжил во время войны?
– Сейчас расскажу. Из партизанского отряда попала я в детприемник в Орле. Там были шикарные условия. Нас одели, помыли, подстригли, накормили и стали распределять по детдомам. Оказалась я сначала в Нижнем Ворголе Липецкой области. Красивое такое место в лесу. Там было очень хорошо. Потом меня перевели в Задонск. Детдом находился в старом монастыре. Было и голодно, и холодно. Помню, я все время мерзла, не хотела вставать, не хотела идти в школу. Врач пытался меня поднять. А потом он обнаружил у меня в легких очаги и отправил в противотуберкулезный санаторий в Елец. Вот там моя эпопея и закончилась. Там меня нашла тетя – Клара Рымалова, старшая сестра моей мамы.
Спустя годы она расскажет, как искала меня везде. Ездила в Середину-Буду после освобождения города. Писала в разные организации. Связалась с мамой командира партизанского отряда. Потом приехала в Орел и пошла в управление детскими домами. В это время туда совершенно случайно приехали воспитатели из нашего детдома. Она им показала мою фотографию, которую ей прислала мама еще до войны: «Нет у вас такой девочки?» Есть, говорят, похожая девочка, но зовут ее Нина Натарова. И вот тетя приезжает ко мне, показывает фотографии папы и мамы. Я никого не узнаю. Тогда она достает еще одну фотографию, и я говорю: «А это дядя Иосиф!» Мы к нему перед войной в Полтаву в гости ездили. Внешность у него была своеобразная. Наверное, потому и запомнила его. «Так ты же Агранович! Ты же Рая!» – сказала мне тетя. Всю жизнь потом я тетю свою называла мамой.
А папа вернулся с фронта?
– С тетей и ее мужем, который работал мастером на железной дороге, мы жили на станции Штеровка Луганской области. Там папа нас и нашел. В августе 1945 года. Помню, стоял на перроне – с вещмешком, набитым сухарями. Ни с кем спутать его было нельзя. Он был один. В военной форме. Я подбежала и бросилась к нему на шею. В Штеровке ему работать было негде, поэтому он уехал в Красный Луч. Меня к себе он забрал уже в 1946 году. В 1948 году папа женился на чудесной женщине Дине Семеновне. Я называла ее мамой, как и мою тетю. Третьей мамой для меня стала моя свекровь – Александра Васильевна Задера. Чудесный, изумительный человек. И она, и свекр меня очень любили. У нас была взаимная привязанность. И мы поддерживали дружеские отношения до самой их смерти. Так в моей жизни получилось, что не стало моей мамы, а взамен мне «дали» трех – тех, кого я называла мамами: тетю, вторую жену отца и свекровь.
Папа, пока был жив, никогда не говорил со мной о войне, не спрашивал, что произошло 16 ноября 1941 года в Середине-Буде, как погибли мои мама и бабушка. День рождения мне много лет отмечали 7 ноября. Это был выходной, праздник. Гостей никогда не приглашали, была только семья. В Красном Луче я 37 лет проработала в санэпидстанции, была заведующей санитарно-гигиенической лабораторией. Последние 20 лет я живу в Израиле, в городе Реховот. У меня есть дочь, двое внуков и шесть правнуков. О войне я вспоминаю, только когда меня просят. Вспоминаю хорошее – тех, кто помогал, кто спасал. Все эти годы мне хотелось узнать, кем был на самом деле Павел Натаров и что с ним случилось. Удалось ли ему бежать от немцев или нет? Кто-то говорил, что он ушел с советскими войсками. Это важно для меня, потому что этот человек спас мне жизнь.
Елена Сергеева
