Александр Либерман, единственный сын крупного еврейского лесопромышленника Семена Либермана и актрисы цыганских кровей Генриетты Паскар, появился на свет 4 сентября 1912 года в Киеве. Через год семья уже жила в Санкт-Петербурге. Когда Николай II отрекся от престола, марксист и социалист Семен Либерман отрекся от бизнеса. Он разослал компаниям, где значился членом правления, письма, снимая с себя все обязательства. Затем он отправился в Петроградский совет и предложил им свой опыт. Новая власть не контролировала угольные и нефтяные ресурсы бывшей империи, и помощь Либермана в организации древесного топлива для железной дороги была бесценной. К осени 1918 года Либерманы перебрались в Москву. Там Семен познакомился с Лениным, очень его впечатлил и стал экономическим советником «вождя революции» – сотрудником Главного лесного комитета, регулярно посещавшим заседания Совета труда и обороны.

Жизнь изменилась, но не к лучшему. Квартиру Либерманов «уплотнили» запойным пролетариатом, а Шурик завел приятелей среди уличной шпаны. «Мы играли в войну и швыряли друг в друга камнями и осколками. Многих ранили до крови. Победившие справляли нужду в окопы побежденных», –вспоминал он. Мальчик отбился от рук, стал истеричным и неуправляемым. Обеспокоенные родители обратились к врачам, а те определили у ребенка сильный невроз и порекомендовали «сменить климат». Семен, который в свое время настаивал, чтобы сын ходил в обычную школу, сдался и в 1921 году при содействии Ленина добился разрешения вывезти мальчика на учебу. Через Берлин они отправились в Лондон, где в частных интернатах Шурик пробудет четыре не самых простых года в своей жизни. «Как ребенок, выросший в революцию [...], ты становишься готов к любому разлому – хаос становится чем-то естественным», – говорил Александр много позже.

От взрывного характера руководства, которое пришло на смену Ленину, меньшевика Либермана не спасали даже выгодные контракты с буржуазными партнерами. Он медленно, но уверенно перемещался в серую зону врагов народа. В конце 1923 года его жену Генриетту уволили из Государственного детского театра, который она основала при помощи Луначарского, за «неидеологическую» постановку, а на самого Семена в ГПУ начали собирать дело. В составе коммерческих делегаций Либерман проводил на Западе много времени, и в одной из таких затяжных командировок к нему присоединилась и жена. Отец семейства понемногу переводил капиталы за границу, но, несмотря на тихие предупреждения друзей из Советской России, упорно не эмигрировал. В конце 1925 года его, организатора одной из первых в СССР самостоятельных хозяйственных единиц, треста «Северолес», «спеца» и торгпреда, начали вызывать на муторные ночные допросы, фактически обвиняя в занижении цен на советский лес. А потом легко сняли все обвинения и отправили подписывать важный контракт на новые поставки со шведами. Из той командировки Семен решил не возвращаться.

В 1926 году семья Либерманов осела во Франции. Там Саша – теперь уже Алекс, – который навсегда сохранит легкий британский акцент, поступил в Эколь де Рош, одну из самых престижных частных школ страны, где был первым евреем. Семья была в полном составе, но не вместе – родители оставались супругами лишь формально и активно заводили романы на стороне. Мадам Либерман, за которой закрепилась прочная слава нимфоманки, собирала бомонд в своем столичном салоне, и недостатка в кандидатах на интрижки не было. Один из ее любовников, художник Александр Яковлев, начал учить ее сына Алекса рисованию – у мальчика обнаружился огромный талант в этом деле. Именно в мастерской своего наставника юный Либерман познакомился с его племянницей, богемной красавицей Татьяной Яковлевой – той самой, которую захочет взять «одну или вдвоем с Парижем» Маяковский. Тогда Алексу было 14 лет, новой знакомой – 20, он ею восхитился, а она его даже не заметила. Но время это исправит.

После Сорбонны, где Алекс изучал математику и философию, он отправился не в Школу политических наук, как хотел отец, а в Школу изящных искусств на архитектурное отделение – на радость маме. В 1931 году он три месяца пробыл подмастерьем у художника Кассандра, который основал рекламное агентство Alliance Graphique и занимался типографикой. Там Либерман научился совмещать высокое искусство с массовостью, не опошляя первое и поднимая уровень второго. Тогда же Либермана подметил Люсьен Вожель, любовник матери и редактор еженедельника VU – первого во Франции журнала с полноценными фоторепортажами. В 1933 году он забрал Алекса к себе на работу за скромные 50 франков в неделю. «Так как копировальных машин в те времена не было, приходилось делать проекцию фотографии на макет обложки, чтобы получить правильные размеры. Из этого быстро формировались принципы фотомонтажа. В проекции негатива или диапозитива на другое изображение рождались идеи – только так я и придумывал свои иллюстрации», – говорил Либерман. К работе с коммерческими иллюстрациями Алекс всегда относился без придыхания – просто как к способу заработать. Но с первым журналом он чувствовал особую связь. «Не могу сказать, что то, чем я занимался – кроме работы в VU, – достойно какого-либо уважения», – признался он в одном из интервью.

В 1936 году, когда оскал нацизма уже невозможно было не замечать, Вожель опубликовал в VU карту концентрационных лагерей Германии, включая Дахау. Спустя время он уволился, а журнал получил владельца с «правыми» взглядами. Либерман оставаться в новой атмосфере, хоть и в должности шеф-редактора, долго не смог. Он стал свободным художником и из Парижа перебрался на виллу отца в Сент-Максим, вблизи Сен-Тропе. Его должны были мобилизовать, но не успели – в июне 1940 года Франция капитулировала. Нансеновский паспорт Алекса, который тот получил еще с отцом, ни от чего не защищал. Нужно было бежать.

В 1938 году жизнь снова свела его с Татьяной Яковлевой, теперь виконтессой дю Плесси, и между ними вспыхнули чувства. Алекс уже оправился после стремительного и несуразного однолетнего брака с лыжницей и моделью Хильдегарде Штурм, а Татьяна с мужем уже тогда были скорее друзьями, чем супругами. Летом 1940 года муж Татьяны –дипломат, который стал лейтенантом – погиб в воздушном бою над Средиземным морем, и это несчастье сняло с нее все обязательства. Как влюбленным удалось добыть документы для эмиграции в Штаты – до конца неизвестно. По одной из версий, Либерман украл бланки и подделал транзитные визы в Португалию, по другой – снова похлопотал папа, который еще до войны перебрался в США и открыл там успешный бизнес. Как бы то ни было, в январе 1941 года Алекс, Татьяна и ее 10-летняя дочь Франсин плыли в Нью-Йорк.

В Нью-Йорке Татьяна начала делать шляпки для Saks, а Алекса взял Vogue. Но без истории не обошлось: Либерман проработал в редакции неделю, когда грозный арт-директор журнала Мехмед Фехми Ага уволил его, сказав, что им Алекс не подходит. Как только Либерман переступил порог своего отельного номера, он получил приглашение на встречу от самого Конде Наста, которому о талантливом парне нашептал его консультант и бывший начальник Либермана Вожель. Как ни в чем не бывало, Алекс отправился к главе компании, прихватив с собой золотую медаль Международной выставки в Париже 1937 года за лучший проект иллюстрированного журнала. Про недавнее увольнение он умолчал – как и Фехми Ага, когда получил от Наста распоряжение немедленно принять нового сотрудника на работу. Через два года Либерман и сам станет арт-директором Vogue, а в 1962 году – шеф-редактором всех журналов издательского дома Condé Nast.

«Я предпочитаю интересное красивому», – говорил Алекс Либерман. Он решил ввести в приторно-сказочный Vogue настоящую журналистику. «Мы – миссионеры цивилизации, коммуникаторы культуры – относимся к читателю всерьез. Публикуя эссе и фотографии, мы отправляем службу магического приобщения человека к искусству, пребывая в надежде, что, быть может, это приобщение изменит человека к лучшему», – говорил он. Благодаря ему в Vogue впервые в западной прессе появились фото жертв Бухенвальда – их автором была военный корреспондент Элизабет Ли Миллер. Через два десятилетия военные фоторепортажи из Вьетнама в редакцию будет слать Глория Эмерсон. В обойме Либермана были только таланты: Эрвин Блюменфельд, Ричард Аведон, Хельмут Ньютон.

Он работал со снимками дерзко: смело кадрировал и резал, играл с перспективой, провоцировал. В 1951 году с его подачи в Vogue появился снимок Сесила Битона, где девушка позирует на фоне огромной абстракции Джексона Поллока, в 1967 году вышел первый рождественский выпуск Vogue с нежными цветочными фотографиями Ирвина Пенна, а в 1975 году – серия фотографий Деборы Турбевилль с девушками в купальниках на фоне грязных стен, которые въедливым моралистам показались бордельными. «Друг мой, просто это модерн», – так Александр Либерман обычно парировал в ответ на любую критику.

Работать с Алексом было непросто. «Алекс – это зло, жуткое существо, гнусный и жестокий русский, самой черной крови», – вспоминал о Либермане редактор Condé Nast Лео Лерман. Другие сотрудники о Либермане отзывались не так жестко. «Для журналов он был тем, кем Баланчин был для балета. Его гений был заточен на то, чтобы сделать вас лучше, чем вы были», – говорила Тина Браун, экс-редактор Vanity Fair. Если Алекс и держал других в ежовых рукавицах, то и себя не жалел. Еще в юношестве у него открылась язва желудка, приступ повторился в 40-х, и Алекс всю жизнь соблюдал жесточайшую диету и был помешан на аккуратности. Но душ он тайно ненавидел – в ярко освещенной ванной он намыливался и обтирался губкой стоя перед зеркалом. В одежде он тоже не позволял себе излишеств – одинаковые строгие костюмы и белые рубашки для офиса, комбинезон для мастерской. «Когда я спрашивала маму, что дарить Алексу на Рождество, она неизменно отвечала: “Носки и носовые платки” – ее также смущала аскетичность его гардероба», – писала падчерица Франсин дю Плесси, Грей, в книге «Они. Воспоминания о родителях». И если в быту он был аскетичным, но в общении никогда – в широчайший круг его знакомых входили Марлен Дитрих, Эльза Максвелл, Чарльз Аддамс, Сальвадор Дали, Ив Сен-Лоран, Кристиан Диор, британская принцесса Маргарет, Иосиф Бродский, Михаил Барышников и еще десятки знаковых фигур.

«Элегантный усатый арт-директор Vogue», как называли Либермана, тоже фотографировал – свой первый Kodak он получил от отца еще в 8 лет. Алекс делал портреты знаменитостей, которые бывали в их с Татьяной гостеприимном доме в Верхнем Ист-Сайде, но считал все скорее забавой. Это «не искусство… Я просто запечатлевал действительность. Ман Рэй, Аведон, Битон и даже Пенн – они не художники», – утверждал Алекс, говоря о фотографиях. А вот к мастерам холста Либерман относился с придыханием и в 1960 году выпустил первое издание книги-альбома с фотографиями «Художник в своей мастерской» с Браком, Дюбюффе, Матиссом, Шагалом, Пикассо и другими. Он подготовит фотокнигу о Марлен Дитрих с его же комментариями, фотоальбом о греческой скульптуре и римской Капитолийской площади, альбом со своими работами, но вот полноценных мемуаров так и не напишет.

Либерману всегда хотелось фундаментального в искусстве. «Не нужно просто мечтать о том, что вам хотелось бы сделать. Делайте, рискуйте, ошибайтесь, начинайте заново», – учил Алекс подчиненных и сам так жил. В «свободное от работы время» он писал картины с кругами, которые с середины пятидесятых начали появляться в галереях. Со временем он откажется от четких линий в пользу абстракций – их он будет создавать, выплескивая краску на разостланный на полу холст. В 1959 году Либерман научился работать с металлом и увлекся созданием монументальных скульптур. Занятие это было в буквальном смысле тяжелое, и года через два ему пришлось нанять нескольких ассистентов, которые взяли на себя физическую часть работы. Алекс создавал масштабные и яркие скульптуры из листов стали, старой сельхозтехники и труб, которые быстро стали популярными. Конструкции-гиганты появлялись в торговых центрах, парках и студенческих городках, а металлические работы поменьше и картины забирали крупнейшие музеи Нью-Йорка, Лос-Анджелеса и Лондона. «Все больше и больше мне хочется бунтарствовать. Возможно, потому что я работаю в журнале, который окружен высокими манерами, вкусом и так далее», – признавался Либерман в 1981 году, но журналы не бросал. Он уйдет на пенсию только в 1994 году.

В 1991 году умерла его властная, но безумно любимая жена Татьяна. Вместе с ее жизнью оборвался творческий канал Алекса. Через год 80-летний седой и зеленоглазый Алекс, который всегда был кем угодно, но точно не ловеласом, снова женился – на сиделке Татьяны, филиппинке Мелинде Печангко, которая выходила его после операции на сердце. «Впервые в жизни мне захотелось почувствовать себя беспомощным», – так незатейливо объяснил он свое решение вступить в новый брак. Александр Либерман ушел из жизни 17 ноября 1999 года. Владелец Condé Nast Сай Ньюхаус в память о нем сказал: «В течение пятидесяти лет Алекс надевал по утрам обыкновенный серый или синий костюм, обычную белую рубашку и галстук... Это были единственные обыкновенные вещи, которые он делал в течение дня. Все остальное было экстраординарным».