76-летний петербургский художник, татарин по национальности Вагиз Адизянович Адельшин написал картину о Холокосте, размер холста которой - 10 на 7 метров, сообщает в своем блоге в социальной сети "Livejournal" Алексей С. Железнов (grimnir74).

"Эта картина называется "Реквием Холокосту", – рассказывает автор картины. – Слева оркестр заключенных. Их заставляли играть в то время, когда пытали и мучили других евреев. Потом всех музыкантов расстреляли. В центре картины – восстание в Варшавском гетто. На заднем плане – поезда, доставлявшие евреев в концлагеря".

Вагиз Адельшин готовил эту картину около 4 лет. А как закончил – начался кошмар.

"Души убитых евреев приходят ко мне во сне, протягивают руки, о чем-то просят, – содрогаясь, рассказывает художник. – Что они хотят? Может быть, какую-то молитву просят? Может, я должен что-то для них сделать? Я человек верующий, пошел к мулле. А он – посоветовал обратиться к раввину!"

Так Вагиз Адизянович оказался в кабинете у раввина Цви Пинского в Большой Хоральной синагоге Санкт-Петербурга. А потом и принес свою картину, чтобы показать ее в синагоге. Как вышло, что татарин, мусульманин, так проникся трагедией еврейского народа?

Все началось с рассказа польской дамы.

После перестройки Вагиз Адизянович – любитель путешествий и лингвистический самородок – колесил по всей Европе, подрабатывал портретами и копиями, быстро осваивал разговорные языки.

История картины о Холокосте началась в Варшаве. Художник пришел к одной очень немолодой даме – писать ее портрет. На стене у той висела маленькая плакетка, на ней выемка, а внутри – рисованный углем колос пшеницы и надпись по-польски: "Дай нам, Б-же, хлеб насущный".

Художнику стало интересно, что за картинка такая. И услышал страшную историю.

"Это было в войну. Кто-то постучал в дверь. Открываю – на пороге высокий, худой мужчина. Одежда на нем висела, как на вешалке.

– Пани! Дайте кипятку! У меня в гетто семья умирает.

Гетто находилось совсем рядом, на соседней улице.

Я предложила ему поесть. Он отказывался. Но я его усадила, накормила – он каждую крошку подбирал. Звали его Йозек, он был художник, ювелир. Я дала ему хлеба для семьи.

И сказала, чтобы постарался выбраться ко мне и на следующей неделе – я шила мундиры для немцев, и мне должны были выдать продуктовую карточку. Он пришел и подарил мне плакетку – новенькую, блестящую. Я была изумлена, велела снова приходить. Но он не пришел. Вскоре я увидела его из окна трамвая, выскочила…

– Йозек, почему не пришел?

– Пани, мне неудобно брать у тебя хлеб. Мне больше нечего дать тебе взамен.

Я с трудом выспросила у него, где находится его барак. Через несколько дней раздобыла бутылку вина, сунула охране – пропустили. Я принесла Йозеку еды – но там уже не было ни его самого, ни его семьи.

Мне рассказали, что все его родные умерли, а сам Йозек развел в ведре мел и на стене написал: "Leben und leben lassen" ("Живи сам и давай жить другим – ред."). За это его расстреляли.

В память о Йозеке я берегу эту плакетку. Видать, уголь потом у него кончился, он больше не мог для меня ничего нарисовать, и ему было неловко брать у меня хлеб…"

"Благородство Йозека меня потрясло, – рассказывает Вагиз Адизянович. – У него семья умирает, а ему неловко, видишь ты… Сначала я думал написать портрет этого Йозека. Потом побывал в еврейском музее. Видел фотографии. Мертвые дети на земле, столько трупов…

Самое страшное – я смотрел на этих детей и ужасался: ведь это мои одногодки! Думал, с ума сойду. Потом я поехал по лагерям: Освенцим, Майданек. Общался с выжившими. Материалов накопил – одних набросков полмашины.

Сделал сначала эскиз метр на метр. Но что передашь на таком маленьком холсте? Решил увеличить в 10 раз. Большую картину писать недешево: нужно арендовать мастерскую, покупать холсты, краски. До обеда я занимался халтурой – брался за любые заказы.

А после обеда писал картину. Девять с половиной месяцев работал. Как закончил – пригласил польских художников. Они посмотрели и сказали: "Гениуш!". А вот собственная родня, как признается Вагиз Адизянович, его порыв не оценила.

"Они меня упрекают: лучше бы ты себе на квартиру заработал! И вообще, где ты и где евреи? Я отвечаю им: мы все рождаемся одинаковыми! Истребление нации – разве можно относиться к этому равнодушно?

И то сказать: пример неравнодушия и героической помощи евреям Вагиз Адизянович видел в собственной семье. В годы войны дядя Вагиза Адизяновича с товарищами попал под Севастополем в плен.

Среди них был горбоносый лейтенант-еврей. Немцы привели пленников в церковь. Переводчик сказал еврею: "А тебя, иуда, мы расстреляем!". И тут дядя неожиданно для себя выкрикнул: "Это не иуда, это татарин!". "А чем докажешь?" – поинтересовались немцы.

И тут дядя сделал то единственное, что в этой ситуации оставалось: снял штаны. И татарин, и "иуда" были обрезаны. Немцы поверили, лейтенант остался жив. Он дружил с дядей и приезжал к нему до самой смерти.

Раввин Цви Пинский из Большой Хоральной синагоги Санкт-Петербурга сказал Вагизу Адельшину:

"В еврейской традиции есть несколько дат, когда читается молитва за умерших. Тогда же мы молимся и за души погибших в Холокост. Эти люди попали сразу в рай. Б-г принял их с распростертыми объятиями. Их души не страдают".

После этих слов Вагизу Адизяновичу стало легче. В любом случае, он ни о чем не жалеет:

"Я выполнил свой долг. Оставил память".