Умер футболист и тренер Олег Базилевич

Известный украинский футболист и тренер футбольного клуба "Динамо" (Киев) Олег Базилевич скончался на 81-м году, сообщил официальный сайт клуба.
В "Динамо" выразили соболезнования родным и близким покойного. 
Базилевич с 1957 по 1965 год был нападающим киевского "Динамо", в качестве тренера вместе с Валерием Лобановским возглавлял клуб в середине 70-х годов прошлого века. Как игрок О.Базилевич выиграл в 1961 году первые золотые медали для киевского "Динамо" в чемпионатах СССР, а также Кубок СССР в 1964 году. В качестве тренера становился двукратным чемпионом СССР, обладателем Кубка Кубков 1975 года и Суперкубка Европы, бронзовым призером Олимпийских игр 1976 года.

Любовь Левитана.

Главные женщины в жизни великого живописца

Любовь была главной движущей силой творчества Исаака Левитана. Художник был невероятно влюбчивым человеком: каждый раз увлекался по-настоящему, любил честно, искренне, глубоко и так же честно и искренне страдал. Вероятно, именно благодаря такой чувствительности ему удавалось не просто создавать красивые пейзажи — он мог по-настоящему чувствовать природу, воспроизводить нюансы ее настроения и характера. Историй любви в жизни художника было не так уж и много, но все они яркие, порой странные, необычные и всегда трагичные. 
«У Левитана было восхитительное благородное лицо — я редко потом встречал такие выразительные глаза, такое на редкость художественное сочетание линий. У него был большой нос, но в общей гармонии черт лица это вовсе не замечалось. Женщины находили его прекрасным, он знал это и сильно перед ними кокетничал. Левитан был неотразим для женщин, и он сам был влюбчив необыкновенно. Его увлечения протекали бурно, у всех на виду, с разными глупостями, до выстрелов включительно», — описывал Исаака Левитана Михаил Чехов (брат Антона Чехова).

Нежность.

Маша Чехова

Эта история произошла летом 1885 года, но начать ее, наверное, стоит с напоминания о том, что Левитан был большим другом семьи Чеховых (у писателя было четверо братьев и сестра Мария). Художник учился и какое-то время жил вместе с Николаем Чеховым, с Антоном Чеховым же его связывала крепкая дружба, которая длилась со студенческой скамьи до самой смерти живописца.
У Чеховых была традиция: летние каникулы они всей семьей проводили на съемных дачах. В 1885 году они переехали на лето в деревню Бабакино. Левитан в то время страдал депрессией, и Антон Павлович, который очень трепетно следил за самочувствием друга, решил не оставлять художника одного в таком состоянии и пригласил его присоединиться к ним.
Мария Чехова, которая также отправилась вместе с семьей в Бабакино, окончила в том году Высшие женские курсы Герье. Лето 1885-го становится особенным, переходным периодом в жизни 22-летней девушки — она получает первый опыт светского общения, заводит новые знакомства и наконец-то начинает восприниматься окружающими взрослой барышней.
Левитан, которому в 1885 году исполнилось 25 лет, в Бабакино много и усердно работал. Мария часто встречала его с этюдниками в окрестностях усадьбы, любовалась новыми работами художника, а впоследствии — под чутким руководством самого Левитана — и сама увлеклась живописью:
«С Бабакиным было связано начало моих занятий живописью. Произошло это так. В те годы мы иногда приезжали в Бабакино к Киселевым и зимой. Погостим несколько дней, отдохнем и возвращаемся в Москву. Во время одного из таких зимних приездов в Бабакино у меня вдруг родилось желание написать масляными красками вид, открывавшийся из окна гостиной дома Киселевых. Это был зимний пейзаж, с чернеющим вдали Дарагановским лесом. Этюд, к моему удивлению, получился недурной. Приехав в Москву, я показала его Левитану.
— О, Мафа, молодец и у Вас тоже способности!  — сказал он. (Левитан не выговаривал буквы «р» и «ш». — Прим. ред.)
Эта похвала моего дебюта обрадовала меня, и я стала заниматься живописью серьезно».
Несмотря на то что для братьев Чеховых Мария оставалась «младшей сестрой и помощницей матери по хозяйству», Левитан прежде всего видел в ней красивую и интересную девушку. Сначала появилась симпатия, которая быстро переросла во влюбленность. Темперамент художника не позволял ему долго хранить чувства при себе — и уже вскоре он объяснился с Марией. Едва услышав голос Левитана («Милая Мафа, каждая точка на твоем лице мне дорога…»), девушка смутилась и убежала. Позже в своих воспоминаниях она напишет, что так расстроилась тогда, что все утро проплакала в своей комнате.
Судя по всему, Марии нравился Левитан; ей льстило, что такой талантливый, востребованный и уважаемый художник — к тому же лучший друг старшего брата — признался ей в любви. Но Мария не любила его. И как сказать ему об этом, она тоже не знала. Девушка была в растерянности. Пикантности ситуации придавал тот факт, что их новая встреча была неизбежна: Левитан гостил в их доме, и обедали они тоже за одним столом.
Вскоре Маша рассказала о случившемся Антону Чехову — его вердикт был неутешительным: «Ты, конечно, можешь выйти за него замуж, но имей в виду, что ему нужны женщины бальзаковского возраста, а не такие как ты».
Девушка толком не поняла, что имел в виду брат, но уяснила главное: Левитан не подходящая для нее партия. Позднее она об этом разговоре вспоминала следующим образом: «Мне стыдно было сознаться брату, что я не знаю, что такое “женщины бальзаковского возраста”. И, в сущности, я не поняла смысла фразы Антона Павловича, но почувствовала, что он в чем-то предостерегает меня. Левитану я тогда ничего не ответила, и он опять с неделю ходил по Бабакину мрачной тенью».
Что касается отвергнутого жениха, то он надолго ушел в свойственную ему депрессию, но чувство к Маше пронес через всю свою жизнь. Незадолго до смерти художника, когда Мария навестила его (уже тяжелобольного), он сказал: «Если бы я когда-нибудь женился, то только бы на Вас, Мафа».

Игра.

Лика Мизинова

Лидия Стахиевна Мизинова — Лика, как называли ее в семье Чеховых, — была учительницей и коллегой Марии Чеховой (они вместе преподавали в гимназии Ржевской). Лика слыла веселой, остроумной и в то же время крайне скромной и сдержанной девушкой, которая словно не замечала своей красоты и сходивших от нее с ума мужчин.
«Лика была девушкой необыкновенной красоты. Настоящая “Царевна-Лебедь” из русских сказок. Ее пепельные вьющиеся волосы, чудесные серые глаза под “соболиными” бровями, необычайная женственность и мягкость, и неуловимое очарование в соединении с полным отсутствием ломания и почти суровой простотой», — писала о Лике ее подруга, переводчица Татьяна Щепкина-Куперник.
Влюбчивый Левитан, познакомившийся с Ликой в гостях у Чеховых, также был очарован ее красотой и вскоре… признался ей в своих чувствах, на что Михаил Чехов с иронией отреагировал следующими словами: «Художник Левитан (ну, конечно!) объяснился ей в любви».
Тут стоит заметить, что Лика нравилась и Антону Чехову. И не просто нравилась — он собирался на ней жениться. Писатель даже познакомился с ее матерью и бабушкой. Казалось, все шло к помолвке, но этому не суждено было случиться.
В 1890 году Чехов — неожиданно для всех — собирается и уезжает в экспедицию на Сахалин, оставляя Лику среди многочисленных поклонников. Возможно, он не был уверен в ответном чувстве свободолюбивой девушки или, что тоже весьма вероятно, его обижало ее общение с другими мужчинами. Так ли это или нет — мы уже никогда не узнаем. Лика помогала Чехову собираться в экспедицию, одна из немногих провожала его, получив перед отъездом фотографию с надписью: «Добрейшему созданию, от которого я бегу на Сахалин и которое оцарапало мне нос». Находясь в экспедиции, Чехов писал: «У меня в Москве уже есть невеста. Только вряд ли я буду с ней счастлив. Она слишком красива». 

Почувствовав охлаждение потенциального жениха, Лика начинает кокетничать с Левитаном: она проводит много времени с художником, гуляет, посещает выставки. И не забывает подразнить этим фактом Чехова. В своих письмах к Антону Павловичу Лика откровенно (судя по всему, в шутку) провоцирует писателя на ревность: «Сейчас вернулась от ваших. Не обращайте внимания на почерк, я пишу в темноте и при том, после того, как меня проводил Левитан! А вас кто провожает?» Левитан также поддерживает эту игру Мизиновой и пишет Чехову, что  «божественная Лика любит не тебя, а меня, вулканического брюнета».
Но в этот раз дружба писателя и художника оказалась крепче любовного треугольника: вскоре Лика знакомится с женатым писателем Игнатием Потапенко, который увозит ее в Париж и через год бросает в отчаянном положении — без денег, с крохотной дочерью на руках. Мизинова атакует Чехова письмами: «Потапенко почти не вижу, он заходит иногда утром на полчаса и, должно быть, потихоньку от жены <...> Я здесь для всех дама — ваш портрет показываю как портрет мужа! Поэтому пишите мне M-me, а не М-elle и не сердитесь, что Ваша карточка оказала мне услугу». А в ответ прочтет: «Я не совсем здоров. У меня почти непрерывный кашель. Очевидно, что и здоровье я прозевал так же, как Вас». Впоследствии Антон Павлович воссоздаст героев неудачного романа в образах Тригорина и Нины Заречной в своей «Чайке».

Эпатаж.

Софья Кувшинникова

Отношения Левитана и Софьи Кувшинниковой бросали вызов нравственным устоям. Она — замужняя женщина, супруга врача, начинающая художница, которой удалось собрать вокруг себя интересное общество. В ее кружок, который по традиции собирался раз в неделю, входили известные актеры, оперные певцы, художники и писатели.
«Это была не особенно красивая, но интересная по своим дарованиям женщина. Она прекрасно одевалась, умея из кусочков сшить себе изящный туалет, и обладала счастливым даром придать красоту и уют даже самому унылому жилищу, похожему на сарай. Все у них в квартире казалось роскошным и изящным, а между тем вместо турецких диванов были поставлены ящики из-под мыла, на них положены матрацы под коврами. На окнах вместо занавесок были развешаны простые рыбацкие сети», — писал о Кувшинниковой Михаил Чехов (брат писателя) в книге «Вокруг Чехова: встречи и впечатления».
Все началось с того, что Софья брала уроки живописи у Левитана. Затем, в качестве наставника и ученицы, они вместе отправились на этюды в Звенигород. Далее были поездки в Плес (где Левитан провел три чрезвычайно продуктивных летних сезона) и Париж. Завязался роман, который продлился целых восемь лет. Левитан писал ее портреты, она была с ним рядом в самые мрачные минуты его душевных терзаний, столь свойственных его депрессивной натуре. Рядом с Левитаном Софья Кувшинникова выросла в настоящего художника — одну из ее работ даже приобрел для своей коллекции Петр Третьяков.
Близкий друг Левитана, Антон Чехов, не одобрял этой связи настолько, что изданный им рассказ «Попрыгунья» многие восприняли как дерзость в сторону Кувшинниковой. В рассказе Софья узнала себя в образе главной героини — бездушной охотницы за знаменитостями. Кувшинникова так обиделась на Чехова, что больше не хотела его видеть. По ее инициативе отношения Левитана и Чехова были разорваны на целых три года.
Антон Павлович лишь однажды высказался по поводу рассказа и сложившейся ситуации: «Вчера я был в Москве, но едва не задохнулся там от скуки и всяких напастей. Можете себе представить, одна знакомая моя, 42-летняя дама, узнала себя в двадцатилетней героине моей “Попрыгуньи”, и меня вся Москва обвиняет в пасквиле. Главная улика — внешнее сходство: дама пишет красками, муж у нее доктор, и живет она с художником».
Как знать, может, и правда этот рассказ в большей степени о другом любовном треугольнике, где обманутый врач — сам Антон Чехов, художник-пейзажист — Исаак Левитан, а «попрыгунья» и бывшая невеста писателя — Лика Мизинова. Впрочем, верится в это с трудом.
Все эти события не могли обойти стороной мужа Софьи, Дмитрия Павловича Кувшинникова. Он был человеком занятым и поражал гостей их домашнего кружка своей флегматичностью. Безусловно, он все чувствовал и знал о связи жены с Левитаном, но сделать с этим ничего не мог, потому что очень любил супругу и не хотел ее терять. Портрет Дмитрия Павловича сохранился в знаменитой работе Василия Перова «Охотники на привале» — он изображен на картине рассказчиком.



А возлюбленные будто не замечали мира вокруг. Левитан был счастлив в этот период своей жизни (что для него было несвойственно). Кувшинникова окружила его любовью и заботой. Их роман, возможно, стал для обоих важнейшим событием жизни. Для него, помимо всего прочего, самым продуктивным творческим периодом, позволившим создать множество шедевров, для нее — «последними страницами ее романа», как однажды выразился Дмитрий Кувшинников.
Их история оборвалась в одно мгновение. Художник встретил другую — и нырнул с головой в новый роман. Для Софьи это оказалось неожиданным ударом. В первый момент она была так шокирована произошедшим, что даже попыталась отравиться. Но в итоге, преодолев себя, она смогла пережить эту боль — и устранилась из его жизни, не произнеся в адрес художника ни одного плохого слова (ее воспоминания о нем — яркое тому подтверждение).
После их разрыва она прожила всего семь лет и скончалась от тифа. Подаренные картины и рисунки Левитана до последнего дня жизни украшали стены ее дома.

Страсть.

Анна Турчанинова

Причиной расставания Кувшинниковой и Левитана стала также неординарная барышня — Анна Турчанинова, жена помощника градоначальника Санкт-Петербурга Ивана Турчанинова. Анна, вышедшая замуж совсем юной, не была счастлива в браке и постоянно заводила романы с другими высокопоставленными чиновниками (не заботясь о чувствах и карьере мужа). Чтобы избежать скандала, Турчанинов регулярно отправлял жену и троих дочерей в Горку — удаленное имение в Тверской губернии. Роман Левитана с Анной случился именно там, в его приезд вместе с Софьей Кувшинниковой в имение Турчаниновых. После скандала старая любовь была вынуждена уступить новой.
Из воспоминаний Щепкиной-Куперник:
«Мать была лет Софьи Петровны, но очень заботившаяся о своей внешности, с подведенными глазами, с накрашенными губами, в изящных корректных туалетах, с выдержкой и грацией настоящей петербургской кокетки (мне она всегда представлялась женой Лаврецкого из “Дворянского гнезда”). И вот завязалась борьба…
... на наших глазах разыгрывалась драма. Левитан хмурился, все чаще пропадал со своей Вестой “на охоте”, Софья Петровна ходила с пылающим лицом, а иногда и с заплаканными глазами… И кончилось все это полной победой петербургской дамы и разрывом Левитана с Софьей Петровной…»
Для Анны Николаевны отношения с Левитаном стали самым настоящим и искренним чувством. Она любила и заботилась о нем до конца его жизни. По ее распоряжению, для работы Левитана была построена отдельная мастерская. Но видеться часто они по понятным причинам не могли — это были короткие встречи в Москве и Петербурге.
Вскоре в эти и так непростые отношения вмешалась старшая дочь Турчаниновой, Варя, у которой, судя по всему, тоже произошел роман с художником. Обстановка в семье стала невыносимой. Мать и дочь фактически враждовали.
Об этих отношениях известно не так много: то ли Варя не так поняла доброго отношения к ней Левитана и засыпала художника любовными письмами, то ли он действительно вел двойную жизнь, не сумев определиться с чувствами. Так или иначе, возникла ситуация, которую очень хорошо охарактеризовал Михаил Чехов:
«Он завел там очень сложный роман, в результате которого ему нужно было застрелиться или инсценировать самоубийство».
И действительно, однажды Левитан не выдержал напряжения и совершил очередную попытку самоубийства. Рана оказалась неопасной, но в доме Турчаниновых перепугались настолько, что стали писать Антону Чехову с просьбой приехать и поспособствовать скорейшему выздоровлению друга.
Несмотря на все сложности, в этот период Левитан находит свой новый стиль в живописи, который характеризуется особенно ярким и солнечным колоритом. В это время живописец написал хрестоматийные работы — «Золотая осень», «Март». Анна Турчанинова становится новой музой художника. Их отношения также дают материал Антону Чехову: идеи произведений «Анна на шее» и «Дом с мезонином» были подчерпнуты в Горке.
Левитан умер от тяжелой болезни сердца в 1900 году. Страсти жить и работоспособности, по словам современников, у него было много, но сердце не выдержало и остановилось, когда художнику было 39 лет.
Неизвестно, были ли Софья Кувшинникова и Анна Турчанинова на похоронах, Чеховы приехать не смогли. В последний путь художника провожали коллеги — срочно приехавший из-за границы Серов, Юон, Переплетчиков и многие другие.
Чтобы так тонко чувствовать природу, как чувствовал ее Левитан, нужна постоянная эмоция — сильная, яркая, беспощадная. Такую эмоцию он находил в отношениях с женщинами. Художник любил их вопреки всему, самозабвенно — они отвечали ему взаимностью, не претендуя на свободу его бесконечно гениального творчества.

Текст: Наталья Игнатова

Гангстеры против нацистов

После прихода Гитлера к власти в Германии и Великой депрессии в Соединенных Штатах возникло более 100 антисемитских организаций и по стране прокатилась война антисемитизма. Шайки носили такие названия как «Друзья новой Германии» («Nazi Bund», или «Германо‑американский союз»), «Серебряные рубашки», «Защитники христианской веры», «Христианский фронт», «Рыцари белой камелии» и т. п. Их защищала первая поправка к Конституции , под прикрытием которой они проводили публичные демонстрации, маршировали по улицам в собственной форме с нацистскими флагами, издавали клеветнические журналы и открыто демонстрировали неприязнь к евреям. Американские евреи были напуганы. Боясь, что антисемитизм только усилится, американский еврейский истеблишмент реагировал на эти вспышки очень осторожно и даже робко. Представители элиты опасались, что происходящее в Германии, откуда приехала элита еврейской общины, легко может повториться в Америке. Единственной группой американских евреев, которая без колебаний выступала против антисемитов, стали еврейские гангстеры. Их не связывали правила приличия и условности закона, и они бросились на противника решительно и без излишней мягкости.

Марши «Германо‑американского союза» в Нью‑Йорке в конце 1930‑х создали непростую дилемму для лидеров еврейской общины города. «Германо‑американский союз» насчитывал 20 тыс. членов и представлял собой крупнейшую антисемитскую группировку в стране. Он организовывал масштабные демонстрации, во время которых активисты маршировали под барабанный бой в коричневых рубашках со свастиками и несли нацистские флаги. Еврейские лидеры хотели прекратить эти демонстрации, но не могли сделать этого законным образом. Натан Перлман, судья и бывший член конгресса от республиканской партии, был единственным среди руководителей общины, кто считал, что евреи должны вести себя более воинственно. В 1935 году он тайно вел переговоры с Меером Лански, видным персонажем уголовного мира, который праздновал день рождения 4 июля. Перлман просил Лански о помощи. От Лански я знаю, что произошло потом.
Перлман заверил Лански, что предоставит ему деньги и юридическую помощь. Единственным условием было не убивать ни одного нациста. Их можно было избивать, но не приканчивать. Лански не без колебаний согласился. Никаких убийств. Лански всегда очень болезненно относился к антисемитизму и знал, чтó нацисты делают с евреями. «Я был евреем и сочувствовал страданиям евреев Европы, — говорил он. — Они были моими братьями». Лански отказался от денег и поддержки, предложенных Перлманом, но попросил об одной услуге. От Перлмана ему нужны были гарантии, что еврейская пресса не будет критиковать его действия. Судья пообещал сделать все, что в его силах.

Меир Лански

Лански собрал несколько ближайших сообщников и начал совершать налеты на сходки нацистов в Нью‑Йорке. Не связанные с ними или с бандами молодые евреи вызывались помочь, и Лански с приспешниками обучали их пускать в ход кулаки и грамотно вести себя в драке. Шайки Лански действовали весьма профессионально. Руки, ноги, ребра и черепа нацистов трещали, но никто не погиб. Нападения продолжались больше года, и благодаря им Лански снискал хорошую репутацию.
Впоследствии Лански описывал израильскому журналисту одну из стычек в Йорквилле, немецком квартале северо‑восточного Манхэттена, так.
«Мы приехали туда вечером и обнаружили несколько сотен людей в коричневых рубашках. Сцена была украшена свастикой и портретом Гитлера. Оратор начал разглагольствовать. Нас было всего 15 человек, но мы бросились вперед. Мы напали на них в зале и выкинули несколько человек из окон. По всему залу начались драки. Большинство нацистов запаниковали и убежали. Мы преследовали и избивали их, некоторых нам удалось вывести из игры на несколько месяцев. Да, мы применяли насилие. Мы хотели преподать им урок. Мы хотели показать им, что евреи не всегда будут сидеть в углу, не реагируя на оскорбления».
 
Размышляя в разговоре со мной о своей роли в этих эпизодах, Лански с раздражением говорил, что помог еврейской общине, а в награду за труды получил одни лишь преследования. Он думал, что еврейская городская элита довольна его действиями, но она не удержала еврейскую прессу от обвинений в его адрес. Когда газеты сообщали об инцидентах, направленных против «Германо‑американского союза», Лански и его друзей называли еврейскими гангстерами. Это невероятно его разозлило. «Они хотели разобраться с нацистами, но боялись сами взяться за это, — говорит он. — Я сделал за них эту работу. А когда все закончилось, меня назвали гангстером. Никто никогда не называл меня гангстером до рабби Вайса [Стивена Вайса] и лидеров общины».
Джадд Теллер, репортер нью‑йоркской еврейской газеты, рассказывает, что однажды встретился с «несколькими людьми, заявившими, что они из фирмы “Убийства” и им нужен список “нацистских ублюдков, с которыми надо расправиться”. Теллер передал просьбу руководителям еврейской общины. Они ответил Теллеру, что, если план будет реализован, «полиция будет немедленно поставлена в известность». Теллер передал предупреждение связному фирмы “Убийства”. Услышав ответ, член шайки злобно заметил: “Скажи им, чтобы не кипятились. Ладно, не будем замораживать [убивать] их; просто “помаринуем“. По словам Теллера, ровно так они и поступили. Он говорит, что нападений еврейских бандитов оказалось достаточно, чтобы резко снизить популярность собраний “Германо‑американского союза” и убедить его активистов «не выходить на улицу в форме в одиночестве».
После серии нападений члены нацистской группировки выразили протест против агрессивного разгона их собраний и обратились за защитой от еврейских бандитов к мэру города Фьорелло Ла Гуардиа. Ла Гуардиа согласился помочь, поставив ряд условий. Члены союза не должны были носить форму, распевать свои песни, демонстрировать свастику и нацистский флаг, а также маршировать под барабаны. Нацисты согласились на его требования. Ла Гуардиа разрешил проводить парады только в Йорквилле и назначил патрулировать маршрут проведения марша полицейских еврейского и афроамериканского происхождения. После этого любой нацистский марш в Нью‑Йорке охранял смешанный конвой, состоявший из евреев и чернокожих.
«Германо‑американский союз» активно действовал также в Ньюарке, штат Нью‑Джерси, где проживала большая немецкая община. Еврей Абнер «Лонги» Цвиллман, который возглавлял преступные организации этого города, не собирался разрешать нацистам безнаказанно действовать на его территории. В 1934 году он обратился к Нату Арно, бывшему профессиональному боксеру еврейского происхождения, с просьбой организовать антинацистскую группировку. Название они позаимствовали у минитменов  эпохи войны за независимость. Первые минитмены получили свое название, потому что предполагалось, что они за одну минуту соберутся на вылазку против англичан. Еврейские минитмены из Ньюарка хотели подражать им, выступая против нацистов.

Минитмены следили, чтобы в Нью‑Джерси, особенно в Ньюарке и окружающих его городках, не проводилось никаких собраний «Германо‑американского союза». Арно и его люди следили за нацистским движением и, выяснив, где проводятся сборища, нападали на них. Арно пользовался финансовой и политической поддержкой Абнера «Лонги» Цвиллмана. В тот период Цвиллман держал под контролем полицию Ньюарка. Где бы ни собирались нацисты, полиция тут же сообщала ему о времени и месте сборища и покидала пост, оставляя нацистов без охраны. 

Абнер «Лонги» Цвиллман дает показания перед Конгрессом.

1951

С подачи Цвиллмана к группировке присоединился один из его приближенных, Макс «Падди» Хинкс. Самая знаменитая акция минитменов состоялась в Шваббенхалле на Спрингфилд авеню, на границе с немецким кварталом Ирвингтон. Вот как рассказывал об этом Хинкс.
«Нацистские гады собрались как‑то ночью на втором этаже. Мы с Натом Арно поднялись и бросили в помещение, где сидели эти отморозки, бомбы со зловонным газом. Они выбежали, спасаясь от жуткой вони бомб, и бросились вниз по лестнице, надеясь вырваться на улицу. На улице их ждали наши ребята с битами и железными прутьями. Их вроде как сквозь строй пустили. Наши ребята выстроились с двух сторон и стали колотить их, метя битами и железными прутьями в головы и другие части тела. Нацики вопили и звали на помощь. Это, наверное, один из самых счастливых [sic] моментов в моей жизни. Жалко, что мы их всех не поубивали. В других местах мы не могли пробраться внутрь, так мы били окна и машины, припаркованные снаружи. Нацики просили защиты у полиции, но полиция была на нашей стороне».
Другой участник той потасовки, Хеши Вайнер, вспоминал, что один из нацистов, сбегая вниз по лестнице, имел наглость закричать: «Heil!» — его встретил целый хор железных труб. Вайнер говорил, что после того нападения он ни разу не слышал ни об одном собрании нацистов в их местах.
 
В Чикаго голубоглазый блондин Херб Брин, который работал в криминальном отделе агентства новостей «City Press», вступил в местную нацистскую партию в качестве шпиона Антидиффамационной лиги (АДЛ) общества «Бней Брит». Он вспоминал: «Я вступил в нацистскую партию “Хаусфартерланд” на Вестерн авеню напротив парка Ривервью. Там было главное гнездо нацистов». В 1938 и 1939 годах Брин сообщал АДЛ обо всем, что делается у нацистов. Чего не знала АДЛ, так это того, что он сливал информацию о маршах и демонстрациях нацистов еврейским гангстерам. «Я маршировал с нацистами, — говорит Брин, — а потом возвращался с еврейскими бандами, и мы от души избивали их».


Херб Брин

В крупнейшем городе Миннесоты Миннеаполисе в 1930‑е годы тоже существовало нацистское движение в лице «Легиона серебряных рубашек» Уильяма Дадли Пелли. Уроженец Калифорнии, Пелли успел поработать сценаристом, уголовным репортером, писателем и журналистом. Он ненавидел президента Рузвельта и мечтал избавить Америку от международного еврейско‑коммунистического заговора. Пелли заявлял, что создал движение «серебряных рубашек», чтобы «спасти Америку, как Муссолини со своими чернорубашечниками спас Италию, а Гитлер со своими коричневорубашечниками спас Германию».
В Миннеаполисе антисемитизм имел давнюю историю. Он был одним из немногих американских городов, где евреев не пускали в благотворительные клубы, такие как «Ротари», «Киванис» и «Лайонс». Пелли считал, что благодаря антисемитским традициям, существующим в Миннеаполисе, здесь ему легко будет завоевать сторонников. В то время королем местных казино был Дэвид Берман, союзник, а иногда и соперник Исидора «Кида Канна» Блюменфельда — главы еврейского преступного синдиката.

Дэвид Берман

По словам дочери Бермана Сьюзен, ее отец презирал антисемитов и решил ликвидировать «серебрянорубашечников». Он выяснил, где они встречаются, и приготовил своих людей к облаве. Берман предупредил их, что они должны быть готовы выступить, как только он услышит о следующей сходке. Сообщение пришло во время букмекерской операции Бермана в отеле «Рэдиссон». Информант доложил, что «серебрянорубашечники» собираются сегодня в 8 часов вечера в Элкс‑Лодж. Берман тут же созвал своих людей. «Будьте в офисе к 7 вечера, приносите все что можете и приводите всех кого можете», — велел он. Когда люди собрались, Берманраздал кастеты и бейсбольные биты. Они сели в «кадиллаки» и отправились в Элкс‑Лодж, выжидая момент для нападения.
Как только лидер «серебряных рубашек» вышел на сцену и начал выкрикивать призывы покончить со «всеми еврейскими ублюдками в этом городе», часовой Бермана подал знак. Берман и его люди ворвались в двери и начали избивать всех, кто попадался им под руку. Началась суматоха, публика кричала и бежала к выходам вместе с теми из «серебрянорубашечников», кто еще мог стоять. Нападение длилось 10 минут. Когда все закончилось, к микрофону подошел Берман в окровавленном костюме. «Это предупреждение, — сообщил он с ледяным спокойствием. — Всякий, кто скажет хоть слово против евреев, получит то же самое. Только в следующий раз будет хуже». Он выхватил пистолет и выстрелил в воздух, после чего удалился вместе со своими людьми. Потребовалось еще два нападения, чтобы распугать всех «серебрянорубашечников». Берман и Блюменфельд откупились от полиции, и никаких арестов в связи с этими инцидентами не последовало.
«Серебряные рубашки» и «Германо‑американский союз» действовали и на Западном побережье, особенно в Лос‑Анджелесе. Хотя там их было немного, они отличались буйством и агрессией и взбудоражили еврейскую общину города. В момент наивысшей активности нацистов на Западном побережье летом 1938 года бандит Мики Коэн отбывал короткое заключение в тюрьме Лос‑Анджелеса. Он оказался в камере предварительного заключения в ожидании суда, когда на допрос привели Роберта Нобла, известного местного нациста, вместе с еще одним дружком. Коэн знал, кто такой Нобл, а Нобл знал, кто такой Коэн . Полиция допустила ошибку, посадив антисемитов вместе с Коэном и оставив их без присмотра.

Мики Коэн 

Коэн рассказал о случившемся в своих воспоминаниях. Двое нацистов пытались скрыться, но Коэн тут же схватил их. «Я стал бить их головами друг о друга, — вспоминал он. — Их было двое, можно было подумать, что они станут сопротивляться, но они ничего не делали. Я их неплохо отделал. В конце концов, они оба полезли на решетку, а я их оттуда стаскивал. Они орали и вопили так, что все решили, что начался бунт».
Шум и суматоха привлекли внимание полиции. Но к этому моменту Мики опять уселся на свое место и как ни в чем не бывало читал газету. Дежурный офицер подошел к Коэну и потребовал рассказать, что случилось. «А что вы меня спрашиваете? — возмутился Коэн . — Я сижу тут и читаю газету. Эти двое ребят подрались друг с другом. Не знаю я, что случилось. Я не собирался вмешиваться». После освобождения Коэн с удовольствием рассказывал приятелям, как здорово было колотить антисемитов.
Когда новости о случившемся стали распространяться, Коэну стали звонить еврейские организации и общинные лидеры с просьбой помочь им противостоять нацистом. Одним из звонивших был судья‑еврей, который рассказал Мики о собрании «Германо‑американского союза». «Я ответил: ладно, не волнуйтесь», — рассказывал Коэн . Он собрал своих дружков по шайке и совершил налет на собрание нацистов. «Мы пришли туда, стали хватать все, до чего могли дотянуться, — все их кретинские знаки, разбивали их вдребезги и крушили все подряд. Никто не мог мне за это заплатить. Я выполнял свой патриотический долг. Нет таких денег, чтобы заплатить за это».
Что думали об этом руководители еврейских общин? Публично они выражали стыд и ужас по поводу преступной деятельности гангстеров, потому что те воплощали образ «плохого еврея» — злодея, который навлекает ненависть на всю общину. Частным образом они ценили бандитов, которые взяли на себя расправу с нацистами и антисемитами. Хотя гангстеры, возможно, и вызывали неприязнь еврейского истеблишмента, простые евреи, особенно молодежь, восхищались ими. Звезда ток‑шоу Ларри Кинг признавался, что в его бруклинском детстве «еврейские гангстеры были нашими героями. Даже злодеи были для нас героями». 1930‑е годы были временем, когда евреев подстерегала опасность. Для некоторых еврейских гангстеров это было время, когда они смогли сделать что‑то хорошее, чтобы защитить свою общину от нацистов и антисемитов. 

Оригинальная публикация: Gangsters vs. Nazis

Роберт Рокуэй

Tablet

Источник: lechaim.ru 

Парадокс Бунда: ассимиляторы и националисты

7 октября 1897 года в Вильно открылся учредительный съезд новой еврейской социал-демократической организации. Разумеется, он проходил в условиях строгой конспирации. 13 делегатов, представлявших еврейские общины Вильно, Минска, Белостока, Варшавы и Витебска, три дня подряд собрались на чердаке старого дома.
Вел заседания хорошо известный в социал-демократической среде подпольщик Арон Кремер, он же Аркадий, он же Александр, он же Соломон. Именно он торжественно провозгласил о создании «Всеобщего рабочего еврейского союза в Литве, Польше и России». Сокращенно организацию стали называть Бунд, что на идиш означает «союз».
За месяц с небольшим до съезда бундовцев, в конце августа 1897 года в Базеле состоялся Первый сионистский конгресс. В нем приняли участие 204 делегата из 17 стран. Они провозгласили главную цель сионистского движения – создание национального дома на Земле Израиля. Делегация российских евреев насчитывала 66 человек.
Бундовцы были непримиримыми противниками сионизма. Делегаты съезда в Вильно выступили против переезда евреев в Палестину. Один из девизов Бунда звучал так: «Там, где мы живем, там наша страна». Но, в то же время, бундовцы не были сторонниками ассимиляции. Они выступали за национально-культурную автономию российского еврейства, создание светской системы просвещения и развитие культуры на языке идиш. Другими важнейшими своими принципами Бунд провозгласил социализм и свободу от религии.
Так в августе-октябре 1897 года окончательно оформился водораздел, обозначивший основные пути развития российского еврейства. Бундовский маршрут вел к подпольной борьбе, арестам и ссылкам,участию в грядущих революциях. Сионистский маршрут вел в заброшенную провинцию Османской империи, где на заболоченных, выжженным солнцем землях предполагалось создавать оазисы и строить новые города. Ни один из этих вариантов сулил легкой жизни, впрочем, об этом речь и не шла.
Подпольный ЦК Бунда, в состав которого были избраны Арон «Аркадий» Кремер, Абрам «Глеб» Мутник и Владимир Косовский, разместился в Минске. В марте 1898 года в этом городе состоялся Первый съезд Российской социал-демократический рабочей партии (РСДРП). Бундовцы приняли в его подготовке самое активное участие. Собственно, они составили треть делегатов съезда (трое из девяти). Кремер был избран членом ЦК РСДРП.
Вскоре после мартовского съезда начались массовые аресты социал-демократов. Кремера задержали в Минске и этапировали в Москву. Спустя два года, не дожидаясь суда, его выслали в Вильно по полицейский надзор, откуда «отец Бунда» отправился в эмиграцию. На протяжении пяти лет он руководил деятельностью своей организации из-за рубежа. В 1903 году Кремер принял участие во Втором съезде РСДРП, где и произошел исторический раскол российских социал-демократов на большевиков и меньшевиков.
К слову говоря, сторонники Ленина оказались в большинстве после того, как делегаты Бунда покинули съезд. Это была акция протеста. Она была предпринята, когда съезд отверг требование Бунда о признании его единственным представителем еврейских рабочих в России. До этого съезд покинули двое делегатов «Заграничного союза российских социал-демократов». После того, как к ним присоединились пятеро бундовцев, судьба дальнейших голосований была предрешена. Так, благодаря Бунду, сторонники Ленина стали большевиками.
Ленин же и после съезда продолжал жестко критиковать бундовцев, обвиняя их, в том числе, в поддержке сионизма. Ссылаясь на труды немецкого социал-демократа Карла Каутского (впоследствии заклейменного им как ренегата), он писал о «совершенно несостоятельной в научном отношении идее об особом еврейском народе, реакционной по своему политическому значению». «Евреи немецкие и французские совсем не похожи на евреев польских и русских, – подчеркивал Ленин. — Характерные черты евреев не имеют ничего такого, что носило бы на себе отпечаток национальности. Если бы позволительно было признать евреев нацией, то это была бы искусственная нация. Современный еврей есть продукт противоестественного подбора, которому его предки подвергались в течение почти 18 столетий». 
 

Затяжной конфликт с РСДРП не мешал росту популярности Бунда в еврейской среде, причем не только среди пролетариев, но и в интеллектуальных кругах. Гимн организации – «Дишвуэ» – «Клятва» – написал знаменитый поэт и этнограф С. Ан-ский, будущий автор легендарного «Гадибука». Видным активистов Бунда был и другой известный еврейский поэт и драматург – Г. Лейвик, приговоренный в 1908 году к пожизненной ссылке в Сибирь. В ожидании суда в минской тюрьме Лейвик написал драматическую поэму «Цепи Мессии». Из сибирского поселка Витим на реке Лена Лейвик бежал в США, где благополучно дожил до 1962 года.
С удовлетворением восприняли выход Бунда из РСДРП и сионисты. «В 1903 году никто на свете не был так рад тому, что Бунд не сдался и сохранил свою самостоятельность, как мы, буржуазные сионисты», — писал Зеэв Жаботинский в журнале «Еврейская мысль» в 1906 году. Вместе с тем, он утверждал, что Бунд, несмотря на свое стремление к национально-культурной автономии, является ассимиляторским движением.
«На наших глазах народилось целое поколение «национал-ассимиляторов», которые, скрепя сердце, не протестуют более против сохранения еврейского культурного облика и даже иногда вполне удачно усваивают себе ходячие слова националистической фразеологии, но в сущности насквозь остаются ассимиляторами, — отмечал Жаботинский. — Ибо основная черта ассимиляторства та, что оно органически не может примириться с мыслью о самодовлеющем еврействе. Ассимиляторская психология сжилась с убеждением, что еврейский народ не самоцель, а средство для хозяйского преуспевания, и какие бы гордые фразы о национальном достоинстве ни выучился произносить ассимилятор, от этого убеждения он не в силах отрешиться. Малейший намек на то, что развитие еврейской истории должно оторвать наш народ от той самой русской атмосферы, продуктами которой он, ассимилятор, питался если не со дня рождения, то со дня вступления в сознательную жизнь, – намек на это приводит его в бешенство».
Во время Первой русской революции, в 1906 году, Бунд воссоединился с РСДРП, поддерживая, как правило, позиции меньшевиков. После Октябрьской революции 1917 года бундовцы пытались бороться с большевиками, называя их «узурпаторами народной власти». Но сопротивление, как показала история, было бесполезным. В 1919 году Бунд признал Советскую власть. Многие руководители движения эмигрировали, создав за границей «представительство ЦК Бунда». Арон Кремнер, отошедший к тому времени от активной политической деятельности, вернулся в Вильно, где и скончался в 1935 году.
В марте 1921 года в Советской России было объявлено о самоликвидации Бунда. Часть членов организации была принята в РКП(б). Что в дальнейшем не спасло большинство из них от репрессий. В 20-е-30-е годы бывшие бундовцы, входившие в руководство организации или бывшие ее рядовыми активистами, подверглись арестам. Те, кому посчастливилось избежать смертного приговора, были отправлены в ссылку или в лагеря.
В некоторых странах Восточной Европы Бунд продолжил существовать до начала Второй мировой войны. Депутаты-бундовцы заседали в парламентах Польши и Латвии. Впоследствии представители Бунда вошли в состав польского правительства в изгнании, находившегося в Лондоне. Двое руководителей польского Бунда, Виктор Альтер и Хенрих Эрлих, бежавшие в сентябре 1939 года на территорию, занятую советскими войсками, были арестованы НКВД. Эрлих покончил с собой в тюрьме в 1942 году, Альтер был расстрелян в 1943.
После Второй мировой войны, в 1947 году, в Брюсселе состоялась 1-я международная конференция Бунда. В последующие годы в ряде стран Западной Европы, Северной и Южной Америки, а также в Израиле, открылись филиалы Бунда. В 1951 году организация была приняла в Социалистический интернационал. Но реальное влияние Бунда неудержимо стремилось к нулю. В 1985 году в Нью-Йорке состоялась последняя, 6-я международная конференция Бунда. С тех пор название этой организации, представлявшей собой в начале ХХ века мощную боевую единицу, окончательно ушло в историю.

Борис Ентин