Всеукраїнська єврейська рада

Вівторок, 30 жовтня 2018

Еврейское государство хотели создать в Аргентине

В лучшие времена там проживало пять тысяч евреев. Это место называли Иерусалим Аргентинский. Поселок Мозесвилль должен был превратиться в еврейское государство.
Но сейчас здесь можно найти лишь безработного гробовщика, стареющего ковбоя и множество воспоминаний.

Исчезающий город

На улице имени барона Хирша в Мозесвилле, небольшом городке, расположенном в 600 километрах к северу от Буэнос-Айреса, стоял мужчина 72 лет от роду, крепкого телосложения. Вокруг него возвышались груды старых и новых запчастей для велосипедов. Мы приближаемся, и он приветствует нас, а затем продолжает поиски ниппеля.
Оказывается, Альберто Линд — не только мастер по ремонту велосипедов, но и последний строитель надгробий, оставшийся в этом некогда великолепном еврейском поселении, созданном в аргентинских степях.
Цель того опыта состояла, по словам барона Хирша, в создании “своего рода автономного еврейского государства”. Еврейские колонии в Аргентине когда-то считались идеалом свободной жизни евреев: близко к земле, и никаких погромов!
Период расцвета Мозесвилля пришелся на 40-е годы XX века. Тогда в городке проживало 5000 евреев, они составляли более 90 процентов его населения, и это место называли Аргентинским Иерусалимом. Под впечатлением от этого поселения Герцль в книге “Еврейское государство”, опубликованной в 1896 году, задавался вопросом, что выбрать — Палестину или Аргентину? Он оставил этот вопрос открытым. А окончательное решение было принято лишь год спустя.
Линд гордится тем, что на иврите его зовут Авраамом, а на идише – Аврумом. Когда ему было 20, он служил местным полицейским. Но после того, как грузовик сбил сына его хорошего друга, Линд раскрыл в себе талант каллиграфа и создал для него прекрасное надгробие. Община была поражена, и назначила его официальным установщиком надгробий, чем он и занимался следующие 50 лет. Линд гордится тем, что надгробия, сделанные его руками, украшают кладбища вплоть до Буэнос-Айреса. А несколько работ было даже отправлено в Израиль.
Сегодня в Мозесвилле проживает около 2500 человек, из них евреев — менее 140. В 1965 году оставалось 2000 евреев, в 1975 году писали уже о 1200, к 2002 году число их сократилось до 300 человек, и сегодня, как было сказано – только 140, причем в основном это люди в возрасте. Раньше Линд ежегодно устанавливал по 60 надгробий, а сейчас — пять в год. В свете краха своего кладбищенского бизнеса он и решил начать ремонтировать велосипеды.
«Раньше у нас была община, — грустно говорит он. — Там был еврейский банк, а там – школы. Теперь все исчезло».

Единственные сефарды в Мозесвилле

Около месяца назад Эльдад Бек сокрушался в газете “Исраэль ха-йом”, что Еврейский музей уравнивает еврейские поселения в Аргентине с Государством Израиль. Бек продолжает долгую традицию. Израильские поселенцы всегда считали аргентинские колонии конкурентами, возмущались тем, что они получают экономическую поддержку, и молились — иногда тихо, а иногда и громко — за их скорейшую кончину. Тогда как вторая сторона как раз не хотела воевать. Аргентинские евреи восхищались поселенцами на Святой Земле, а свою остановку здесь обычно считали “промежуточным этапом” по пути из Восточной Европы.
После Декларации Бальфура евреи в аргентинских колониях мечтали о репатриации в Израиль. Но, в отличие от европейских евреев, они не могли получить землю от израильских учреждений, хотя и обладали обширными знаниями в области сельского хозяйства. Жители поселка по сей день гордятся своими поездками в Израиль. В беседах они забрасывали меня названиями мест и городов, где живут их дети. Так что сокращение еврейской общины Мозесвилля может стать свидетельством успеха сионизма в этом городке: операция прошла успешно, городок умер.
У местных жителей не всегда было вдоволь пищи, но они построили красивый театр, который назвали “Кадима”. Этот театр работает до сих пор — сейчас любительская труппа поставила в нем спектакль, посвященный… туалетам.
Еще в городке есть впечатляющие кооперативы и две библиотеки. В отличие от современного народа Израиля, еврейский народ поклонялся культуре. “Библиотека и кладбище — это институты, объединяющие всех, и сионистов, и анархистов”, — писал Хирш Давид Номберг, репортер газеты “Давар”, посетивший Мозесвилль в 1928 году. Местная библиотека поразила его до глубины души. Он писал, что в самых удаленных местах, которые он посещал в Аргентине, его первым делом возили в местную библиотеку.
Большинство встреченных тут людей были пенсионерами. Их дети репатриировались в Израиль или переехали в крупные города Аргентины.
Один из центров еврейской жизни городка — Музей еврейского поселенчества. Он был основан в 1989 году, в честь столетия поселенчества в Латинской Америке. Отец директора музея, 45-тилетней Иланы (Хильды) Замори, в 1938 году бежал сюда из Германии. В молодости он пытался жить в Израиле, даже сражался в ЦАХАЛе во время Шестидневной войны, но потом снова вернулся в Мозесвилль. Мать ее – не еврейка, но Замори рассказывает, что ее дед по материнской линии прекрасно говорил на идише, языке поселения, который он выучил на слух.
“В первые годы не было смешанных браков, — поясняет она. — А когда они появились, многим это не понравилось. Но с годами люди привыкли, и семья отца хорошо приняла мою мать”.
Хава (Ева) Гелбарт, основатель музея, утверждает, что “место изменилось, но что-то осталось — во всех домах умеют готовить “кныши”. После посещения театра мне показали строящуюся позади школы “Яадут” сукку. Мы встретили улыбчивого работника Сохнута, не еврея — он энергично укреплял навес из деревьев, напоминающих пальмы, растущих позади театра «Кадима». Я спросил, знает ли он, что символизирует сукка, и он ответил: “В этой хижине люди собираются, чтобы выпить кофе или чай”. У входа в школу на плакате изображены израильские достижения: логотипы компаний Waze и Mobileye, рядом портрет Шая Агнона и фотография израильского самолета-истребителя производства США.
Лидия Мархан, учительница 63-х лет, родилась в марокканском городе Макнес, ее отец изучал сельское хозяйство, чтобы уехать в Израиль. Но сообщения о войне с арабами испугали семью – и жизнь в еврейском поселении в Аргентине показалась ему менее опасной. Но ранее, готовясь к переезду в Израиль, он изучал, как выращивать растения — а в Аргентине, главным образом, варащивали коров. К тому же он, сефард, не говорил на идише. Поэтому ему было тяжело устроиться. Когда им нужно было выбрать, в какую из четырех местных синагог ходить, он пошел в литовскую.
Махран написала книгу о своей жизни, которая издана на испанском языке под названием “И мы пошли на юг”. Она не знает, что такое расовая дискриминация. “Мы были здесь единственными сефардами, так что никогда не чувствовали разницы”, — говорит она.

Местная версия «Мейфлауэра»

Идея создания еврейского поселения в далекой Аргентине сегодня кажется странной, но в конце XIX века некоторые считали ее удачной. С одной стороны, в России шли погромы и вводились антисемитские законы. С другой стороны, Аргентина была одной из самых богатых стран на планете, которая завершила к тому моменту переселение индейцев, в рамках военной кампании “Завоевание пустыни”, и была готова принимать европейцев на своей огромной территории.
14 августа 1889 года в порту Буэнос-Айреса пришвартовалось грузовое судно “Вусер” — местная версия “Мэйфлауэр”, с которого сошло на берег 836 евреев. Согласно некоторым источникам, власти вначале опасались, что на корабле пытаются перевезти женщин для аргентинских борделей — это было тогда очень популярным бизнесом.
Когда путешественники сошли на берег, то сразу поняли, что местный бог недвижимости отменил сделку, которую им обещал. И они застряли в большом городе. В конце концов, они купили другую землю у торговца по имени доктор Паласиос. Он обещал им землю, дома, пищу и инструменты для работы — но тоже их надул.
Филиппе Шильман, один из эмигрантов, прибывших на корабле, рассказал газете в 1956 году, что когда поселенцы, наконец, добрались до заветной железнодорожной станции, там их ничего не ждало. “У нас не было домов. Все семьи жили вместе в сарае на вокзале. Около 60-ти детей погибли, их похоронили в пустых ящиках. Когда проезжали поезда, пассажиры бросали кусочки печенья голодным детям”.

К счастью, спустя несколько недель на эту станцию прибыл доктор Гишермо Левенталь. Он увидел детей в лохмотьях, говорящих на идише, и обратился в высокие инстанции. В ответ на его требования магнат Паласиос позаботился о домах, пропитании и курсах сельского хозяйства для переселенцев. Выжившие дети и взрослые из 50-ти семей отправились в пеший поход до Мозесвилля. В этот путь, длиной в несколько километров, их вел глава общины, раввин Аарон Халеви-Гольдман.
После праздника Суккот, в октябре 1889 года, был заложен поселок. Жители Мозесвилля настаивают, что раввин Гольдман назвал место Кирьят Моше, или Мозесвилль, потому что нашел сходство между мытарствами эмигрантов и страданиями евреев в пустыне. Более логичным, однако, кажется другое объяснение: желание задобрить всесильного барона Мориса Хирша, чье еврейское имя было Моше. Конечно, Мозесвиллю понадобились долгие годы, чтобы начать процветать. Но он вдохновил барона Хирша на помощь в создании других еврейских поселений в Америке, которые стали убежищем для многих нуждающихся евреев.
Хирш избрал Аргентину, потому что не верил в бизнес с гниющей Османской империей после того, как обжегся на сделке с железной дорогой. Кстати, здесь также видна конкуренция между богачами: Ротшильд вкладывал средства в Эрец Исраэль, а барон Хирш, который был известен страстью к ставкам на ипподромах, поставил все на Аргентину.
Хирш скончался через шесть лет после того, как начал инвестировать в Мозесвилль. Не прошло много времени, как начались демонстрации против чиновников Еврейского колонизационного общества, которых барон направил управлять поселением. Чиновники эти были жесткими, а кроме того, они были светскими «французами», тогда как поселенцы — верующими «русскими». “У них нет горячего еврейского сердца, чтобы прочувствовать беды братьев”, — писал о чиновниках ЕКО один из поселенцев в серии жалоб, опубликованных газетой “ХаАрец”.
Но время сделало свое дело. Несмотря на то, что иногда поселенцев грабили и убивали гаучо — анархисты-ковбои, да и правительство ставило им палки в колеса, экономическое положение Мозесвилля более или менее стабилизировалось. Например, проблему с саранчой решили путем выращивания люцерны — фуража, который быстро растет и легко восстанавливается.
Второе поколение поселенцев начало разводить скот, и прозвище “еврейские гаучо” закрепилось за ними после того, как книга под таким названием вышла в свет в 1910 году. Ее написал Альберто Герчунофф, чей отец погиб в Мозесвилле.
“На этой земле работают все. Здесь христианин не будет нас ненавидеть, потому что здесь другое небо”, — обещал один из героев книги. В ней есть рассказ о том, как дочь раввина влюбляется в гаучо, несмотря на советы родителей, и сбегает с возлюбленным во время пасхального Седера. Этот роман стал классикой аргентинской и идишистской литературы, а на иврит был переведен лишь в 1997 году и получил достаточно прохладные отзывы.
В 1902 году газета “Хамелиц” опубликовала — вероятно в ответ на книгу “Альтнойланд” («Старо-новая земля» Теодора Герцля), вышедшую в том же году — фантастический рассказ о еврейском государстве, которое удалось построить барону Хиршу в обмен на спасение Аргентины от огромных долгов. “Еврейское государство в Южной Америке скоро превратится в самое богатое и счастливое государство на планете”, — заявил автор книги Цви Меирович. В его фантазии в страну прибыло три миллиона евреев, ее жители учились военному делу, они даже послали своих солдат защищать Аргентину. Однако роман заканчивается тем, что неожиданно волнения достигли и Нового света — поэтому им все же пришлось перебраться в Эрец Исраэль.
И, действительно, в 1919 году, на фоне массовой эмиграции после Первой мировой войны, разразился первый погром в Южной Америке. Его устроили местные, коренные жители — они считали евреев, космополитов и, в большинстве своем, социалистов, “носителями коммунистической заразы”. Они боялись, что пришельцы создадут советское государство в Аргентине и в Уругвае.
Одним из таких пришельцев был писатель и еврейский авантюрист Залман Беркут. Он репатриировался на Святую землю из России во время Второй алии, стал первым еврейским моряком на Мертвом море, охотником за сокровищами и путешественником. Беркут хотел избежать призыва в османскую армию, потому и оказался в Мозесвилле. В 1916 году Беркут был одним из редакторов газеты “Дер колонист”. Эта газета критиковала чиновников ЕКО барона Хирша, и в конечном итоге была закрыта, а Беркут покинул Южную Америку.
Усиление нацизма вызвало большую волну эмиграции из Германии, но земель на всех не хватало. Молодежь уезжала в большие города, где можно было к тому же получить высшее образование. Переломным моментом стало создание Государства Израиль и начало массовой алии. Евреи начали покидать поселок. Некоторые выходцы из Мозесвилля основали в Израиле кибуц Мефалсим.

Операция «Кондор»

В путешествии моим проводником и переводчиком стала энергичная и веселая Марта Зингер, которую всюду сопровождала ее собака по кличке Метука.
“Во всех маленьких городах уже нет молодежи, — рассказывала Зингер. — У нас, например, нет места адвокатам. Это вообще тяжелое для Аргентины время. Раньше песо и шекель были равны, примерно три песо и три шекеля равнялись одному доллару. И посмотрите, каким крепким остается шекель, а песо уже торгуется по 40 за доллар. И это несмотря на то, что в Израиле идет война и не хватает воды”.
Как бы между прочим Зингер рассказала, что один из жителей Мозесвилля, Луис Энрике Олманский, родившийся в соседнем еврейском поселении Лас-Пальмерас, был похищен и убит военной хунтой по обвинению в подрывной деятельности во времена военного режима. “Они хватали всех, кто помогал бедным, и просто студентов-психологов, и тех, чьи адреса где-то находили”.
Когда Трамп говорит, что Соединенные Штаты хотят лишь одного — чтобы их суверенитет не нарушался, стоит напомнить ему об операции “Кондор”, во время которой некоторые социалистические режимы по всей Латинской Америке были заменены правителями-убийцами из неолиберальных партий, которых поддерживали США и американские корпорации… Олманский был активным членом социалистической ячейки в университете, изучал психологию и несколько месяцев проработал в еврейском банке Мозесвилля, на фасаде которого даже после слияния с более крупным банком остался магендавид. Но ему было 25 лет, когда почти сразу после свадьбы, 20 января 1977 года, пятеро неизвестных похитили его вместе с молодой женой Глэдис Хиребро из бара в Росарио. Их отвезли в секретный лагерь, один из 340 подобных. Там следователи пытали пленных. Одному из них удалось выскользнуть через окно и спастись, а 23 января в 2:30 остальных молодых людей убили, и потом захоронили. Пресса опубликовала ложь правительства о том, что они, якобы, были убиты во время погони, когда пытались перевозить взрывчатку. Из 30 000 человек, похищенных и убитых до 1983 года, во времена так называемой “грязной войны”, от 1500 до 3000 были евреями. Несмотря на то, что они составляли всего один процент населения, почти 10 процентов похищенных оказались евреями.
Я рассказал Зингер, что Израиль продавал автоматы «Узи» и обмундирование военной диктатуре в то время, когда весь мир бойкотировал Аргентину, чем огорчил ее. Она об этом не знала.
Сейчас Мозесвилль претендует на признание ЮНЕСКО, в качестве объекта мирового культурного наследия. Зингер говорит, что Альфредо Конти, представитель ЮНЕСКО, побывал вместе с ней и в местном театре, и в синагоге (которая была отремонтирована еще во времена бывшего президента Кристины Киршнер) и несколько раз произнес: “Ничего себе!”.
Мозесвилль описывется в бестселлере “Нойленд” Эшколя Нево. Он посетил городок, когда собирал материалы для книги. Нево в своей книге пытался выяснить, “что могло бы случиться, если бы еврейское государство было создано в Аргентине, а после армии молодые люди отправлялись бы в путешествия по Палестине”. Потом ему позвонил человек, заинтересованный в создании Нойленда в Аргентине, и спросил, готов ли он стать почетным президентом. “Больше я о нем никогда не слышал”, — рассказал Нево.
Я попросил встречи с одним из еврейских гаучо, и меня привезли к 73-летнему Арминио Сейферхелду. Он был разочарован, что не смог поговорить со мной на идише или на немецком.
У него с женой четверо детей, все — учителя. Двое из них уже переехали в Израиль, а скоро к ним присоединится еще одна дочь. “Я хочу остаться здесь, а жена мечтает уехать в Израиль. Жизнь уже не такая, как раньше, но здесь все еще спокойно”, — сказал он.

Рои Чико Арад

Детальніше ...

Вівторок, 30 жовтня 2018

Прима Донна

Донна Айви Фаске родилась 2 октября 1948 года на окраине Манхэттена. Ее отец Габриэль, урожденный Самуил Фаскович, владел магазином мужской одежды, а мать Хелен была моделью и работала продавцом в Швейном квартале. Своего отца Донна помнит плохо – он погиб в автокатастрофе, когда ей не было еще и четырех лет, – но говорит, что «родители вышили ее будущее на подоле Нью-Йорка». С детства окруженная выкройками и эскизами костюмов, она рисовала свои первые коллекции ради забавы, не думая, что это может стать ее профессией.

В школу Донна ходила без особого удовольствия – с интересом посещала только курс по искусству, но вскоре, окончательно потеряв мотивацию к учебе, решила найти работу. «Я не относилась к моде с придыханием, но понимала, что нет смысла изучать 20 разных предметов, если интересует меня всего один», – объясняет Каран. Прибавив себе несколько лет, 14-летняя Донна устроилась продавцом одежды в Сидахерсте. «Торговать тем, что сделали другие, было скучно, я хотела видеть на прилавке одежду, созданную мной», – говорит дизайнер. Заручившись рекомендацией работодателя своей матери Честера Вайнберга, девушка поступила в школу дизайна Parsons, а по истечении двух лет решила: полученных знаний ей вполне хватит, чтобы покорить мир. «Это страшно – быть уверенным в чем-то, не имея на то реальных оснований. Но я упрямая, шла напролом, – рассказывает Донна. – Думаю, если бы во мне завелся жучок сомнения, что мои амбиции беспочвенны, сегодня обо мне никто не знал бы».

Уверенная в своем таланте, Донна стала работать внештатным дизайнером, и один из ее клиентов устроил девушке встречу с легендарной Анной Кляйн. «Когда я вошла в комнату, Анна решила, что я модель, – вспоминает Каран. – Я же попросила ее дать мне возможность стажироваться в качестве дизайнера, была готова рисовать совершенно бесплатно». В итоге амбициозную девушку, которая упорно стояла на своем, оставили поработать на лето. «В Parsons я уже не вернулась. Анна была не только дизайнером, но и фантастическим учителем. Секреты модной кухни, рассказанные ею, были куда полезнее курса лекций в институте», – рассказывает Каран.

Но вскоре Кляйн уволила ее. «Я многое делала неправильно, но думаю, Анна видела мой потенциал и просто хотела устроить мне проверку на прочность, – говорит Каран. – Я нашла другую компанию. Проработав там какое-то время, я вернулась к Кляйн и заявила, что теперь точно не подведу». В 1971 году Донна стала полноправным дизайнером модного дома. Тогда же она вышла замуж за Марка Карана, которого знала со школьных лет, и родила дочь Габриэль. Увы, брак Донны и Марка продлился всего несколько лет, но от своего первого мужа дизайнер получила фамилию, впоследствии ставшую ее визитной карточкой.

После смерти Анны Кляйн в 1974 году, Донна стала главным дизайнером бренда, а спустя год привела в компанию своего бывшего сокурсника Луи Дель Олио. У нее было чутье не только на моду, но и на людей: через два года Донна и Луи получили престижную премию Coty. Однако целью Каран было вовсе не почивать на лаврах – она хотела работать и получать стабильный результат. Так, в 1983 году она стала одним из первых дизайнеров, представивших коллекцию второй линии. Одежда Anne Klein II стоила на порядок дешевле и в считанные недели принесла компании большую прибыль, за что Донну вскоре зачислили в зал славы Coty. Взяв новую высоту в мире моды, Каран решила, что пришла пора менять и личную жизнь – в 1984 году она вышла замуж за скульптора Стивена Уайса.

Донна была счастливой женой и успешным дизайнером, но не могла отделаться от мысли, что ее коллекции все еще выходят под чужим именем. Заразившись идеей сделать собственный бренд, Каран встретилась с акционером модного дома Anne Klein Томио Таки, и тот помог ей запустить Donna Karan Co. Уже в 1985 году свет увидела первая коллекция бренда – Seven Easy Pieces, концепция которой заключалась в том, что мода должна быть простой и понятной. Показ открывали модели, одетые в черные боди и колготки, к которым затем прибавлялись другие предметы гардероба: универсальные юбки и брюки, рубашки и замшевые куртки. «Я хотела сказать, что одежда может работать на нас, а не наоборот, – рассказывает дизайнер. – В те годы женщины знали, как быстро накормить семью из пяти человек, но совершенно не умели сочетать вещи. Моя коллекция показала, что создание делового образа может быть очень простым».

Спустя три года Каран решила упростить одежду по максимуму: запустила линию DKNY и начала делать футболки с логотипом бренда, которые продавались комплектом по три штуки. «Мода всегда была объектом поклонения, – рассказывает дизайнер. – Но мне надоело служить морально устаревшему образу властной женщины. Я хотела делать удобную одежду для жизни». Следующие несколько лет Каран посвятила тому, чтобы расширять свой бренд. Помимо основных коллекций она стала выпускать мужскую и детскую одежду, аксессуары и духи, ввела моду на эластичные ткани.

В 1996 году компания DKNY стала открытым акционерным обществом, а спустя пять лет ее приобрел концерн LVMH, владелец таких торговых марок, как Louis Vuitton, Guerlain, Moët&Chandon и Hennessy. Компания выложила за бренд, где Каран по-прежнему оставалась главным дизайнером, круглую сумму, и к тому моменту дизайнер знала, куда она вложит эти деньги. «Мой муж семь лет боролся с раком легких, и мы понимали, что конец близок, – вспоминает Каран. – 10 июня 2001 года, когда он ушел, в моей голове уже была идея создания фонда, который будет ориентирован на лучшее, что мы можем взять из прошлого и настоящего в будущее».

В 2007 году Каран, которая после смерти Стива стала активно заниматься йогой, основала фонд Urban Zen. «Я подумала, что прошлое – это наша культура, настоящее – здоровье, а будущее – образование. На эти три вещи и был мой ориентир», – говорит Донна. Делая акцент на развитии здравоохранения, Каран стала инициатором появления курса «Восточное оздоровление» в Медицинском центре Рональда Рейгана в Лос-Анджелесе и пожертвовала почти миллион долларов медицинскому комплексу Бет-Израэль в Нью-Йорке. «Мы хотели понять, могут ли медитация и ароматерапия улучшить результаты от традиционных методов лечения», – объясняет Донна.

В 2010 году Каран выпустила линию одежды, приуроченную к выходу первой коллекции мебели Urban Zen, сделанной вручную на Бали. «Мы стали работать с мастерами из Африки, Индонезии и Вест-Индии, чтобы сдвинуть чашу весов в сторону разумного потребления, – рассказывает Каран. – Сейчас, когда вокруг творится такой хаос, лучшее время, чтобы помогать, вдохновлять и творить. Одежда, которую я делаю для Urban Zen – это истинное отражение моего внутреннего “я”». Сегодня дизайнер полностью поглощена работой для своего бренда и смотрит на жизнь под другим углом. «В 2015 году я покинула пост главного дизайнера DKNY, и это было непростым шагом, – вспоминает Каран. – Сейчас я вижу свою карьеру в виде графика эволюции, который отражает, где я была в начале, как я шла и где оказалась сегодня. Тогда я делала бизнес, сегодня занимаюсь благотворительностью и путешествую. И это лучшее, что когда-либо случалось со мной».

Мария Крамм

Детальніше ...