Вы родились в Калининдорфе. Как туда попали ваши предки?
– В 20-х годах моих дедушку, бабушку и маму раскулачили и отправили в Херсонскую область. До этого дед был капиталистом в Шаргороде – у него был магазин тканей. У нас был большой дом – в одной части жили мы, в другой был магазин. В Калининдорфе все поначалу жили в землянке. Дверей не было – вход закрывали ковром, который привезли с собой вместе с остальными пожитками. Но скоро построили нормальный дом, работали все как стахановцы в колхозе. Еврейским колхозам помогал «Джойнт», но в 1937 году его запретили, и мы вернулись к себе в Шаргород. Никто ничего не забрал, не унес, пока нас не было, никого не вселили в наш большой дом. Потом началась война, и отца сразу забрали в армию. Дядя тоже ушел на фронт. Остались мама, её брат и я, а в 1942 году родился мой младший брат. Ровно через месяц после начала войны немецкие войска были у нас. С чердака мы видели, как по улице шли немецкие войска. Здоровые такие лошади, я еще никогда в жизни не видел таких тяжеловесов. Солдаты разместились в домах евреев, потому что те были в центре местечка.

Как происходило заселение немцев в дома?
– В наш дом просто зашел один немецкий офицер, да так и остался. Помню, он долго рассматривал этажерку, где у нас были книги, после чего стал разговаривать с дедушкой на смеси идиша и немецкого. В этот момент в дом ввалились два немецких солдата, но, увидев офицера, убежали. После этого случая нас и наш дом не трогали, а из других немцы вытаскивали все, что хотели. Но это было начало войны, у них была эйфория, что захватили всю Европу, легко прошли до Шаргорода – шутка ли, за месяц пол-Украины! В Винницу почти зашли – «курку, яйко, млеко» забирали, но не убивали пока ещё. Потом немцы пошли дальше на восток. В комнате, где жил немецкий офицер, остались на столе куски сахара, консервы, хлеб.

Как в Шаргороде возникло гетто?
– В октябре 1941 года к нам пришли румыны – была установлена румынская власть, появились румынские жандармы и украинская управа. В это время в Шаргороде проживало порядка 1800 евреев, наших советских украинских евреев. Тогда же из Буковины, Черновцов, Сучавы, Хотина и ещё нескольких городов к нам были депортированы, как мы их называли, румынские евреи – порядка семи тысяч. Вначале их везли поездами – товарными вагонами, в которых раньше возили скот. По 60 человек в вагоне – ни дышать, ни лежать, ни воды, ни туалета. Многие умирали по дороге. Когда их выгружали, они первым делом бросались оправиться прямо на перроне. Люди это видели и говорили: «Вот жиды грязные!» Как и везде в Европе, в Румынии за людей евреев не считали. Потом их везли до Днестра. Оттуда гнали по дороге, кто мешкал, того пристреливали, трупы оставляли прямо на дороге. С некоторых трупов украинцы снимали одежду.

Позже прибыла ещё часть евреев, которые добрались относительно благополучно, даже с некоторым имуществом. Их стали расселять в наши дома – по 10–15 человек в комнату. Из всех удобств в домах были только печи. Было еще четыре колодца, но два из них украинские хлопцы забросали мышами и убитыми кошками. К оставшимся двум можно было только часа два в день подходить, но даже это было счастье. Многие прибывшие не поместились – их отправили в старую синагогу, где они разместились впритык друг к другу. Мы с дедушкой через несколько недель зашли туда – это было ужасно. На полу лежали больные и мертвые, здоровые просто перешагивали через них. А публика была приличная – учителя, адвокаты, врачи, музыканты.

Как жили?
– Так и жили, среди смерти. С новой колонной румынских евреев началась эпидемия тифа. Потом начался голод. Так погибла четверть населения гетто. Дело было зимой – трупы просто бросали на кладбище, потому что землю вскопать было невозможно. А для иудея ведь не быть похороненным по канону – катастрофа. И та страшная картина преследует до сих пор. Поверх всего по гетто прокатилась эпидемия самоубийств. Сначала покончила с собой жена Мейра Тайха, руководителя нашего юденрата, потому что у нее умер сын. Потом было ещё несколько схожих эпизодов. Били часто, расстреливали за попытку выйти за территорию. В какой-то момент все же почистили город и даже создали рабочие места. Мужчины трудились на строительстве дороги и получали за это какие-то крохотные деньги. Построили баню, медицинский пункт и место для дезинфекции вещей. Хлебный заводик маленький, столовую для неимущих и детский дом – обучали там, кстати, еврейским традициям.

В какой момент появился юденрат?
– Глава нашего юденрата – еврейского совета, который руководил жизнью и договаривался с румынской жандармерией – в своё время учился вместе с главой местной румынской жандармерии, они были друзьями. И тот разрешил, чтобы вместо украинской полиции у нас была еврейская полиция. Правда, во многих случаях еврейские полицейские оказывались хуже, чем немецкие и румынские. Украинские полицейские всё равно оставались, были добровольцы, были назначенные, среди них я видел мало хороших людей. Были среди них бывшие сотрудники НКВД – антисемиты настоящие, закалённые 1937 годом.

Из Шаргорода увозили в концлагеря кого-нибудь?
– Нет. Вообще, украинских евреев депортировали в концлагеря Польши, но не так, чтобы часто. Около 80% убийств евреев произошло в обычных городах и селах, на виду у всех украинцев – в отличие от Западной Европы. Голландских евреев не расстреливали в Голландии, немецких не расстреливали в Германии – их увозили в Польшу или Прибалтику и там уничтожали. Не мог западный человек видеть, как местных евреев убивают, несмотря на процветающий антисемитизм. А на восточных территориях на это не обращали внимания.

Какая-то информация проникала в Шаргород – вы знали, что творится вокруг?
– Ни радио, ни газет, ни листовок – только слухи. Но от партизан, с которыми наши люди как-то ухитрялись связываться, мы знали, что приближаются наши войска. Очень ждали этого. Одновременно боялись – ходили слухи, что немцы, отступая, будут оставлять после себя только трупы. Было решено спрятаться в погреба. Но моя мама отказалась. От кого-то она слышала историю, что в другом гетто в погребе спряталась молодая мать с младенцем, и когда младенец захныкал, она его придушила, и от шока у неё началась истерика. Немцы услышали, нашли погреб и забросали его гранатами. В общем, не стали мы спускаться в погреб, просто замели вход и через ворота смотрели, как немцы уходили. Они быстро уходили, Шаргороду опять повезло. Когда они пришли, были такими молодыми, бравыми, улыбались на все зубы, хозяевами шли. А тут они убегали, страшно было на них смотреть, жалкое зрелище.

Как такового освобождения гетто, получается, не было?
– Нас освободили 20 мая 1944 года. Наши вошли в Шаргород тоже уставшие, измотанные, в шинелишках каких-то худеньких. Но такие родные. А слухи ходили в том числе и о том, что когда придут наши, лучше сразу не выбегать, потому что это могут быть переодетые немцы. Мы забыли обо всем, когда увидели наших – бросились им навстречу. И женщины спрашивали солдат о своих мужьях и братьях. Потом состоялся митинг. Мы узнали, что мамин брат со своим отрядом – в Жмеринке. И они отправились его искать – 30 километров бежали. Каким-то чудом нашли, договорились с его командиром, чтобы отпустил его домой на три дня. Это было счастье для всех нас. Бабушка говорила ему: «Яша, оставайся! Мы тебя спрячем». Он ушел и сгорел в танке при освобождении Будапешта. Мама после войны получила похоронку, но бабушке не показала её. И мы с бабушкой чуть ли не каждый день ходили встречать Яшу. Она уверена была, что он жив. Отец мой тоже погиб в бою, но ещё раньше. После мы ждали, что все будет хорошо. Думали, что раз мы пережили гетто, то к нам и отношение не такое, как до войны будет. Но сильно другим оно, к сожалению, не было.

Вы несколько раз повторили, что «вам повезло». Что в этой истории можно назвать везением?
– Мы выжили. Да и Шаргород – единственное гетто, в которое доходила какая-то помощь: одеяла, одежда и продукты. Нигде этого больше не было. К нам из немецкой зоны оккупации пытались проникнуть другие евреи. У нас давались взятки жандармам – за подобие гуманного отношения. У нас был обмен с украинцами: иногда можно было за одежду получить картошку, молоко и яйца. Кстати, у мамы была подруга Аня Самбурская, красавица. В нее влюбился румынский офицер, они встречались. В 1943 году она помогла спасти маминого брата Изю – спрятала его у себя дома, и так он избежал отправки в Германию. Мало того, в тот день она спасла от смерти и маму, и нас с братом. Нас схватили всех вместе – требовали раскрыть, где прячется Изя. Ну, мы с братом этого и не знали, а мама – просто упорно молчала. Вот нас и повели в коровник расстреливать. Аня Самбурская нас оттуда вывела. Все знали о ее романе, и никто из полицейских не посмел перечить женщине офицера. Когда война закончилась, этот ее румын со своей армией ушёл, а она осталась, и как её только не поносили! Она спилась потом от горя и одиночества. А я не считаю, что она была шлюхой, она нас спасла.

Мне часто говорят: «Боря, почему ты не напишешь воспоминания о гетто?» Но то, что я пережил, не идёт ни в какое сравнение с тем, что пережили другие евреи в других гетто.

В песнях музыкантов нашли строчки, которые можно отнести к антисемитским: в одной из песен рэперы сравнивают свои тела с телами узников Освенцима, а в другой поют: «Я устрою новый Холокост, уже готовлю коктейль «молотов». Решение оргкомитета премии вызвало неприятие и у слушателей, и у представителей больших компаний. Так, управляющий Airbus Том Эндерс уверен, что выбор таких лауреатов вредит репутации Германии. «Неужели у нас стал приемлемым антисемитизм?» — риторически спрашивает Эндерс в одном из новых интервью, предполагая, что антимусульманские тексты вызвали бы гораздо больший резонанс в обществе, чем проявления нетерпимости к евреям.

Среди критиков дуэта после вручения награды оказался и министр иностранных дел Германии Хайко Маас. «Антисемитские провокации не заслуживают наград, они отвратительны», — сказал он в беседе со Spiegel.

12 апреля ассоциация BVMI вручила рэперам награду за альбом, который был продан тиражом более чем 200 тыс. копий. Как ранее заявил представитель BVMI, ассоциация не поддерживает гомофобию, ксенофобию, антисемитизм и сексизм, а премия достается не за качество и содержание, а за объемы проданных записей. Тем не менее, теперь решение о награждении Kollegah и Farid Bang будет пересмотрено.